Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Приключения Саида. Часть 2

Вильгельм Гауф

Харчевня в Шпессарте.

Приключения Саида. Часть 2

Саид вернулся на базар как раз вовремя и успел в последнюю минуту защитить своего хозяина Калум-бека и спасти ему жизнь. Перед лавкой толпился народ, мальчишки плясали и дразнили купца, старики покатывались со смеху. А он, дрожа от ярости, не зная, куда ему деться, стоял перед лавкой с чадрой в одной руке и шалью в другой.

Эта неожиданная сцена была вызвана происшествием, случившимся после ухода Саида. Калум сам стал в дверях вместо своего красавца-слуги и зазывал покупателей, но народ не шел в лавку к уродливому старику. По базару бродили двое мужчин, желавших купить подарки для своих жен. Они уже несколько раз обошли базар, высматривая, на чем бы остановиться, и как раз сейчас опять проходили мимо лавки Калум-бека, разглядывая товары.
Калум-бек, приметивший их, подумал, что не худо бы извлечь из их нерешительности выгоду.
– Сюда, сюда, государи мои! – крикнул он. – Что вам надобно? Вот отличные шали, отличный товар!
– Товар у тебя, почтеннейший, возможно, хороший, – ответил один из них, – но жены у нас привередницы, а в Багдаде все теперь покупают чадры только у красавца зазывалы, у Саида. Мы уже исходили весь базар, разыскивая его, и никак его не найдем. Скажи, где он может быть, и в другой раз мы у тебя что-нибудь купим.
– Аллах, Аллах! – воскликнул Калум-бек, любезно осклабившись. – Пророк привел вас, куда вам требуется. Вы ищете красавца зазывалу, чтобы купить чадры? Входите, входите – вот его лавка.
Подумав, что неказистый, пузатый Калум выдает себя за красавца зазывалу, один из мужчин окинул его насмешливым взглядом и громко расхохотался. А другой счел, что Калум над ним издевается и, не желая оставаться в долгу, крепко выругался. Это вывело Калум-бека из себя; он призвал в свидетели соседей, что именно его лавку, а не какую другую называют лавкой красавца зазывалы, но соседи, с завистью видевшие, как с некоторых пор успешно идет его торговля, отнекивались и отговаривались незнанием, тогда оба человека накинулись на старого вруна, как они его назвали. Калум защищался скорее не кулаками, а криком и руганью, и этим привлек к своей лавке кучу народа; полгорода знали его как жадного, подлого скареда, и окружающие радовались сыпавшимся на него тумакам; один из обидчиков уже вцепился ему в бороду, но тут кто-то схватил его самого за руку и рывком бросил на землю с такой силой, что с головы у него свалился тюрбан, а туфли отлетели далеко в сторону.
Толпа, которая охотно смотрела на расправу с Калум-беком, громко выразила свое недовольство, приятель поваленного оглянулся на того, кто посмел отшвырнуть его друга, но, увидя высокого сильного юношу с отважно сверкающим взором, побоялся схватиться с ним, да к тому же Калум, которому спасение показалось поистине чудесным, громко крикнул, указывая на юношу:
– Ну, чего вам еще нужно? Вот он перед вами, это и есть Саид, красавец зазывала.
В толпе засмеялись, ведь все знали, что Калум-бек пострадал незаслуженно. А тот человек, которого отшвырнул Саид, чувствуя себя посрамленным, хромая, заковылял прочь вместе со своим приятелем, так и не купив ни чадры, ни шали.
– О звезда всех зазывал, краса базара! – воскликнул Калум, войдя с Саидом в лавку. – Поистине, это называется поспеть вовремя, протянуть человеку руку помощи, иначе не скажешь. Ведь он лежал, как подкошенный, словно и на ногах-то никогда не стоял! А я, я – да опоздай ты хоть на минуту, мне и брадобрей больше не понадобился бы, нечего было бы расчесывать и умащивать. Скажи, как мне тебя вознаградить?
Рукою и сердцем Саида руководило чувство минутной жалости. Теперь, успокоившись, он почти раскаивался, что помешал проучить зловредного старика. «Будь у него вырван десяток волос, он бы десять дней был шелковым и покладистым», – подумал Саид; все же он решил воспользоваться благосклонным настроением Калум-бека и испросить в награду дозволить ему раз в неделю проводить вечер по собственному усмотрению – то ли на прогулке, то ли еще как-нибудь.
Калум дал свое согласие, он ведь знал, что его подневольный слуга слишком рассудителен и не сбежит без денег и хорошей одежды.
Так Саид вскоре получил желаемое. В ближайшую среду – день, когда самые родовитые юноши собирались на одной из городских площадей для ратного состязания, Саид сказал Калуму, что этот вечер он хотел бы провести по собственному желанию, и с соизволения купца пошел на ту улицу, где жила фея, постучался, и ворота в тот же миг распахнулись. Слуги, казалось, были предупреждены о его приходе, не спросив, что ему угодно, поднялись они с ним по лестнице в красивый покой; там ему подали воду для умывания, которая должна была сделать его неузнаваемым. Он омочил в ней лицо, затем погляделся в металлическое зеркало и сам себя не узнал: на загорелом лице росла красивая черпая борода, он выглядел по крайней мере на десять лет старше.
Затем они повели его в другой покой, где для него было приготовлено великолепное одеяние, которое не посрамило бы самого багдадского калифа в день, когда он во всем блеске своего величия делает смотр войскам. Кроме тюрбана тончайшей ткани с алмазным аграфом и длинными перьями цапли и кафтана из тяжелой алой парчи, затканной серебряными цветами, там была еще серебряная кольчуга столь тонкой работы, что она повторяла все движения тела, и в то же время столь крепкая, что ей не были страшны удары копий и мечей. Дамасский клинок в богато украшенных ножнах, с бесценными, как показалось Саиду, самоцветными каменьями на рукоятке, завершал его наряд. Когда он в доспехах покинул покой, один из слуг подал ему шелковый платок и сказал, что платок посылает ему повелительница этого дома: стоит утереть им лицо, борода и загар исчезнут.
Во дворе стояли три породистых коня, на самого красивого сел Саид, на двух других – его оруженосцы, и он весело поскакал на площадь, отведенную под ристалище. Пышность его наряда и великолепие доспехов привлекали к нему взоры всех, а когда он появился на площади, по толпе, обступившей ристалище, пробежал шепот восхищения. Здесь собирался весь цвет багдадской молодежи, самые отважные и знатные юноши; даже братья калифа гарцевали на конях и потрясали копьями. Когда появился никому не известный Саид, сын великого визиря с несколькими приятелями поехал ему навстречу, почтительно поклонился, пригласил принять участие в состязании и спросил, как его зовут и откуда он родом. Саид назвался Альмансором, сказал, что родом он из Каира, а сейчас путешествует и, наслышавшись об отваге и доблестях благородных багдадских юношей, не преминул воспользоваться возможностью увидать их и познакомиться с ними. Юношам понравились обходительность и храбрая осанка Саида – Альмансора; они велели подать ему копье и предложили выбрать себе соратников, потому что они уже разделились на две группы и будут состязаться и один на один, и всем отрядом.
Если внешность Саида уже привлекла к нему внимание, то теперь все еще больше дивились его необычайной ловкости и быстроте. Конь его носился птицей, а свистящий меч мелькал и того быстрее. Копье он бросал с такой легкостью, так далеко и так метко, словно это не копье, а стрела, пущенная из лука. Он победил самых отважных смельчаков, состязавшихся с ним, и по окончании ристания был единодушно признан победителем; один из братьев калифа и сын великого визиря, сражавшиеся на стороне Саида, попросили его помериться силами и с ними. Али, брата калифа, Саид победил, но сын великого визиря не уступал ему в доблести и после длительной борьбы они сочли за лучшее отложить решение до будущей встречи.
На следующий день в Багдаде только и речи было что о богатом и доблестном красавце чужеземце. Все, кто его видели, даже те, кого он победил, были в восторге от его благородного обхождения; Саид собственными ушами слышал разговоры о себе в лавке Калум-бека. Все сожалели только об одном: никто не знает, где он живет. В доме феи к следующему состязанию ему был приготовлен еще более роскошный наряд и еще более дорогие доспехи. На сей раз собралось пол-Багдада, сам калиф любовался с балкона этим зрелищем. Он тоже дивился на чужеземца Альмансора и, дабы выразить свое восхищение, когда игры закончились, повесил ему на шею большую золотую медаль на золотой цепи. Эта вторая блестящая победа не могла не возбудить зависти багдадских юношей. «Какой-то чужеземец приезжает к нам в Багдад, – говорили они, – и вырывает у нас из рук славу, почести и победу? И теперь пойдет похваляться по другим городам, что среди цвета багдадской молодежи нет никого, кто хоть в какой-то мере может помериться с ним силою». Так говорили они и порешили на следующем ристании, будто случайно, налететь на него впятером или вшестером.
От острого взгляда Саида не ускользнуло их недовольство; он видел, что они шушукаются по углам и с неприязнью посматривают на него. Он догадывался, что все, не считая брата калифа и сына великого визиря, не очень-то дружелюбно к нему относятся, да и те двое своими расспросами: где можно с ним встретиться, чем он занимается, что ему, собственно, понравилось в Багдаде и другими подобными же – начинали его тяготить.
По странной случайности, молодой человек, особенно злым оком взиравший на Саида – Альмансора – и как будто особенно враждебно против него настроенный, оказался тем самым человеком, которого Саид незадолго перед тем свалил с ног у лавки Калум-бека как раз в ту минуту, когда тот вцепился в бороду злосчастному купцу. Этот человек все время внимательно, с завистью приглядывался к нему, правда, Саид уже несколько раз его побеждал, но это еще не было основанием для такой враждебности, и Саид опасался, не признал ли в нем тот по голосу или по росту зазывалу Калум-бека, а такое открытие сделало бы его мишенью для насмешек и мести. Злой умысел завистников потерпел неудачу как благодаря осторожности и отваге Саида, так и благодаря дружбе к нему брата калифа и сына великого визиря. Увидав, что его окружили не менее шести всадников и пытаются либо сбросить его с коня, либо обезоружить, они поскакали ему на помощь, разогнали нападающих и пригрозили за такой вероломный поступок удалить их с ристалища. Больше четырех месяцев Саид, на удивление всего Багдада, проявлял чудеса храбрости, и вот, как-то вечером, возвращаясь домой, он услышал, как говорили несколько человек, чьи голоса показались ему знакомыми. Впереди него медленно шли четверо и как будто о чем-то совещались. Саид осторожно подошел ближе и, прислушавшись, разобрал, что говорят они на тайном языке арабов из племени Селима; он догадался, что эти четыре араба замышляют какое-то разбойное нападение. Первым его побуждением было уйти, но, подумав, что ему, может, удастся предотвратить злодеяние, он решил подслушать их разговор и подкрался еще поближе.
– Привратник ясно сказал: по той улице, что справа от базара, по ней и ни по какой другой он пройдет с великим визирем этой ночью, – заметил один.
– Все это прекрасно, – отозвался другой. – Великий визирь мне не страшен, он стар, да и не герой, но калиф, говорят, хорошо владеет мечом, и я не очень-то ему доверяю, уж конечно, за ним следом крадется с десяток, а то и больше телохранителей.
– За ним нет ни души, – возразил третий. – Если кто и узнавал его, встретив ночью, то видел его только с великим визирем или с хранителем казны. Сегодня ночью мы захватим его, но зла ему причинить нельзя.
– Я думаю, лучше всего набросить ему петлю на шею, – сказал первый. – Убивать его ни в коем случае нельзя, за его труп большого выкупа не дадут, да могут и никакого не дать.
– Значит, за час до полуночи! – уговорились они и разошлись, кто куда.
Саида немало встревожило готовящееся покушение. Он решил тут же поспешить во дворец и предупредить калифа о грозящей ему опасности. Но, уже пробежав по нескольким улицам, он вдруг вспомнил слова феи – ведь она сказала, что калифу его оговорили. Он подумал, что его могут высмеять или, еще того хуже, обвинить в желании вкрасться в доверие к повелителю Багдада, поэтому он замедлил шаг и счел за лучшее положиться на свой верный меч и самому спасти калифа от руки разбойников.
Поэтому он не вернулся домой к Калум-беку, а сел на ступени мечети и стал дожидаться наступления ночи. Когда окончательно стемнело, он прошел мимо базара на улицу, указанную разбойниками, и спрятался за выступом дома. Там он простоял, должно быть, около часа и вдруг услышал шаги двух людей, медленно идущих по улице; вначале он подумал, что это калиф с великим визирем, но один из мужчин хлопнул в ладоши, и сейчас же со стороны базара к ним бесшумно присоединились еще двое. Они пошептались, затем трое спрятались недалеко от Саида, а один принялся ходить взад и вперед по улице. Ночь была очень темная, но тихая, и Саиду пришлось положиться только на свой острый слух.
Прошло еще с полчаса, и опять со стороны базара послышались шаги. Разбойник, должно быть, их тоже услышал; он прошмыгнул мимо Саида к базару. Шаги приближались, и Саид уже мог различить в темноте двух людей; тут разбойник хлопнул в ладоши, и в то же мгновение из засады выскочили те трое, что спрятались там. Те, на кого они напали, были, по всей вероятности, вооружены, ибо Саид услышал звон скрестившихся мечей. Он не мешкая выхватил свой дамасский клинок и с криком: «Смерть врагам великого Гаруна!» – бросился на разбойников; первым ударом он сразил одного, затем налетел на двух других, которые набросили веревку на шею второму прохожему и пытались его обезоружить. Саид наугад ударил по веревке, но при этом так сильно хватил по руке разбойника, что отрубил ему кисть. Тот громко завопил и упал на колени. Теперь четвертый разбойник, который вел бой с другим человеком, бросился к Саиду, еще сражавшемуся с третьим разбойником. Но тот человек, что освободился от веревки, выхватил ятаган и вонзил его сбоку в грудь нападающему. Увидев это, еще оставшийся в живых разбойник бросил саблю и обратился в бегство.
Саид недолго оставался в неведении, кому он спас жизнь, потому что к нему подошел более рослый из двух и сказал:
– И покушение на мою жизнь или на мою свободу, равно как и нежданная помощь и спасение, одинаково удивительны. Как вы узнали, кто я? Вы знали о покушении?
– Повелитель правоверных, ибо я не сомневаюсь, что это ты, – ответствовал Саид, – сегодня вечером я шел по улице Эльмалек позади нескольких человек, чуждое и тайное наречие которых я в свое время научился понимать. Они говорили, что хотят тебя взять в плен, а твоего визиря, мужа достойного, убить. Предостеречь тебя было уж не успеть, и я решил оказать тебе помощь и пойти туда, где они хотели тебя подкараулить.
– Спасибо тебе, – сказал Гарун, – но лучше нам здесь не задерживаться. Вот тебе кольцо, и приходи с ним завтра ко мне во дворец, там мы потолкуем о тебе и оказанной мне помощи и обсудим, как мне вознаградить тебя. Идем, визирь, здесь оставаться опасно – как бы они не вернулись.
Так сказал Гарун, и, надев на палец юноше кольцо, хотел увести визиря; но тот попросил подождать минутку, обернулся и протянул изумленному Саиду туго набитый кошель.
– Молодой человек, – сказал он, – мой повелитель калиф властен многое для тебя сделать, властен даже, если пожелает, назначить тебя моим преемником, я же мало что могу, и потому предпочитаю сделать то, что могу, не завтра, а сегодня, вот возьми кошель! Этим, конечно, не оплатить моей благодарности. Всякий раз, как ты чего пожелаешь, смело иди ко мне!
Опьянев от счастья, поспешил Саид домой. Но там ему был оказан плохой прием. Калум-бек сначала был недоволен, а затем озабочен его долгим отсутствием, потому что боялся лишиться красивой вывески для своей лавки. Он встретил Саида руганью и шумел и орал, как одержимый. Но Саид, заглянув в кошель и увидев, сколько там золота, решил, что теперь может вернуться на родину, даже не прибегая к милостям калифа, уж конечно, не менее щедрым, чем благодарность визиря, поэтому он не полез за словом в карман и коротко и ясно сказал купцу, что ни часу больше не пробудет в его доме. Вначале Калум-бек опешил, но потом стал насмехаться и сказал с издевкой:
– Ах ты, пройдоха, бродяга, жалкий оборвыш! Куда ты денешься без меня? Кто тебя накормит-напоит, кто приютит на ночь?
– Пусть это вас не заботит, хозяин, – упрямо возразил Саид. – Будьте здоровы, меня вам больше не видать!
Так сказал Саид и выбежал на улицу, а Калум-бек, онемев от удивления, смотрел ему вслед. Но наутро, хорошенько поразмыслив о том, что случилось, он послал своих упаковщиков выследить, где скрывается беглец. Долго и тщетно искали они, наконец один вернулся и сказал, что видел, как Саид вышел из мечети и направился в караван-сарай. Но его не узнаешь, он прекрасно одет, в роскошном тюрбане, при ятагане и сабле.
Услышав такое, Калум-бек разразился бранью.
– Он обобрал меня и на мои деньги оделся! – воскликнул он. – Несчастный я человек!
Калум побежал к начальнику стражи, а тому было известно, что он родня Месуру, хранителю казны калифа, поэтому купцу не стоило большого труда добиться, чтоб начальник отрядил нескольких стражников для ареста Саида. Саид сидел у караван-сарая и спокойно договаривался со встреченным там купцом о путешествии в Бальсору, родной его город. Неожиданно на него набросилось несколько человек, и, как он ни сопротивлялся, ему связали за спиной руки. Он спросил, что дает им право на такое насилие, они ответили, что действуют по приказу как своего начальника, так и его, Саида, законного хозяина и господина Калум-бека. Тут подошел и сам противный злой купец, издеваясь и глумясь над Саидом, сунул он руку ему в карман и к удивлению окружающих с торжествующим видом вытащил кошель, набитый золотом.
– Смотрите! Вот сколько понемногу наворовал у меня этот мерзавец! – воскликнул он, и люди с презрением смотрели на пойманного вора и возмущались:
– Такой молодой, такой красивый и уже такой испорченный! На суд его, на суд, пусть проучат его батогами по пяткам!
Саида потащили к начальнику стражи, а следом за ними потянулась толпа людей всякого звания и состояния.
– Смотрите, это красавец зазывала с базара. Он обокрал своего хозяина и скрылся; он украл двести золотых! – кричали в толпе.
Начальник стражи встретил пойманного мрачным взглядом. Саид хотел было сказать несколько слов в свое оправдание, но судья приказал ему замолчать и выслушал только пузатого купца. Он предъявил тому кошель и спросил – эти ли деньги украдены у него?
Калум-бек поклялся, что это так, и хотя с помощью ложной клятвы он и присвоил чужое золото, но красавца зазывалу, которого ценил в тысячу золотых, ему не вернули, ибо судья сказал:
– Согласно закону, который всего несколько дней тому назад по воле калифа, моего полновластного повелителя, стал еще строже, каждая кража, превышающая сумму в сто золотых и совершенная на базаре, наказуется пожизненным изгнанием на пустынный остров. Этот вор попался очень кстати; он как раз дополнит до двадцати число таких же молодцов, как он сам. Завтра мы погрузим их на баржу и повезем в море.
Саид был в отчаянии, он умолял выслушать его, разрешить ему сказать хоть слово калифу, но такая милость не была ему оказана. Калум-бек, уже сожалевший о данной клятве, теперь заступался за Саида, но судья остановил его.
– Ты получил свое золото и будь доволен, ступай домой и веди себя смирно, не то я возьму с тебя штраф по десять золотых за каждое слово, сказанное мне наперекор.
Озадаченный Калум замолчал, судья подал знак и злосчастного Саида увели.
Его заключили в мрачную сырую тюрьму, где валялись на соломе девятнадцать горемык, они встретили своего товарища по несчастью грубыми насмешками и бранью в адрес судьи и калифа. Как ни страшила Саида судьба, как ни ужасала мысль о ссылке на пустынный остров, он все же находил утешение в том, что уже завтра выйдет из этой проклятой тюрьмы. Но он очень ошибся, думая, что в море будет лучше. Всех двадцать преступников бросили в трюм, где нельзя было стоять во весь рост, они теснились и дрались за лучшее место.
Подняли якорь, и Саид горько заплакал, когда баржа, увозившая его от родины, закачалась на волнах. Только раз в день им давали кусок хлеба, немного овощей и глоток пресной воды. В трюме было так темно, что всякий раз, когда заключенных кормили, приходилось приносить свечи. Почти каждые два-три дня кто-нибудь умирал, такой спертый, нездоровый воздух был в этой морской темнице; Саида спасала только молодость и крепкое здоровье.
Две недели были они уже в море, и вот в один прекрасный день волны заходили сильней, и на корабле поднялась необычная беготня и суматоха.
Саид догадался, что начинается буря; он даже был этому рад, надеясь, что теперь расстанется с жизнью.
Баржу все сильней и сильнее качало на волнах, и наконец она с ужасным треском села на мель. В трюм доносился рев бури, с палубы долетали крики и вопли. Наконец все затихло, но тут кто-то из заключенных обнаружил течь, вода через пробоину проникала внутрь баржи. Узники принялись стучать в люк, но никто не отзывался. Когда воды заметно прибыло, они налегли на люк и общими усилиями высадили его.
Они поднялись на палубу, но там не было ни души. Весь экипаж спасся на шлюпках. Многие узники впали в отчаяние; буря свирепствовала все сильней, баржа трещала и погружалась в воду. Несколько часов провели они еще на палубе и, найдя съестные припасы, посидели за последней трапезой; потом буря усилилась, баржу снесло со скалы, на которой она сидела, и разбило.
Саид ухватился за мачту и все еще держался за нее, когда баржу уже разнесло в щепы. Его швыряло из стороны в сторону, но он греб ногами и удерживался на волнах. Так плыл он уже с полчаса, все время подвергаясь смертельной опасности; тут у него из-за кушака выпала дудочка на золотой цепочке, он захотел еще раз испробовать: вдруг она издаст звук. Одной рукой он крепче уцепился за мачту, другой поднес дудочку к губам, подул, и тут раздался ясный звонкий звук. Буря сразу утихла, волны улеглись, словно политые маслом. Не успел он вздохнуть с облегчением и оглядеться, не покажется ли где-нибудь земля, как мачта под ним странным образом раздулась и зашевелилась, и, к немалому своему испугу, он почувствовал, что сидит верхом не на бревне, а на огромном дельфине; несколько мгновений спустя он совладал с охватившим его страхом и, убедившись, что дельфин хоть и быстро, но спокойно и уверенно продолжает плыть, приписал свое чудесное спасение серебряной дудочке и доброй фее и громко выразил свою горячую благодарность.
С быстротой стрелы несся он по волнам на своем чудесном коне, и еще не успело завечереть, как он увидел землю и широкую реку, в которую тут же устремился дельфин. Вверх по течению дело пошло медленнее, и, чтобы не отощать, Саид, припомнив, как в таких случаях поступают в старых волшебных сказках, вытащил дудочку, громко и весело свистнул и пожелал вкусно покушать. Рыба тотчас остановилась, и из воды вынырнул стол, такой сухой, словно он неделю простоял на солнце, и весь уставленный вкусными яствами. Саид накинулся на еду, ведь пока он сидел под арестом, кормили его мало и скверно. Насытившись, он громко поблагодарил, стол нырнул в воду, а Саид ударил дельфина по боку, и тот сейчас же опять поплыл вверх по течению.
Солнце уже садилось, когда Саид различил в туманной дали большой город, минареты которого, как ему показалось, походили на багдадские. Мысль о Багдаде не очень его обрадовала, но он твердо верил в добрую фею и был убежден, что она и впредь убережет его от козней гнусного Калум-бека. В стороне, приблизительно за версту от города, у самой реки он заметил великолепный загородный дворец, и к его большому удивлению рыба поплыла к этому дворцу.
На крыше стояли несколько нарядно одетых мужчин, а на берегу множество прислужников, все смотрели в его сторону и всплескивали руками от изумления. Дельфин остановился у мраморной лестницы, которая вела от загородного дворца к реке; и не успел Саид ступить на берег, как дельфин бесследно исчез. Несколько прислужников с сухой одеждой поспешили вниз и от имени их господина пригласили Саида подняться к нему. Он быстро переоделся и последовал за прислужниками на крышу, где его встретили трое, один из них, самый рослый и красивый, приветливо и благосклонно улыбаясь, обратился к нему.
– Откуда ты, чудесный незнакомец? – спросил он. – Ты укрощаешь рыб морских и правишь ими не хуже, чем умелый седок боевым конем. Кто ты – волшебник или такой же человек, как и мы?
– Господин мой, – ответствовал Саид, – последние дни мне туго пришлось, но ежели вам любопытно, я все расскажу.
Он начал свой рассказ и поведал трем слушателям свои злоключения с того дня, как оставил отцовский дом и до дня своего чудесного спасения. Часто они прерывали его изумленными возгласами, дивясь его приключениям, когда же он кончил, хозяин дворца, так приветливо его встретивший, сказал:
– Я верю твоим словам, Саид! Но ты говорил, что за победу в ратных состязаниях получил цепь и что калиф подарил тебе кольцо. Можешь ты показать нам то и другое?
– Оба подарка я храню здесь, на сердце, – сказал юноша, – я отдал бы их тебе только вместе с жизнью, ибо славным и прекрасным деянием считаю то, что я спас калифа от рук разбойников. – С этими словами он вытащил из-за пазухи цепь и кольцо и подал хозяину дома.
– Клянусь бородою пророка, это он, это мое кольцо! – воскликнул высокий красавец. – Великий визирь, пред нами стоит наш спаситель, обнимем его.
Саиду казалось, что он видит сон, когда они заключили его в свои объятия, но, придя в себя, он пал ниц и сказал:
– Прости, повелитель правоверных, что пред твоим лицом я так свободно говорил, ведь ты Гарун аль-Рашид, славный багдадский калиф.
– Да, я калиф и твой друг! – ответствовал Гарун, – и с нынешнего дня твоя горестная судьба изменится. Ты поедешь со мной в Багдад, останешься в моей свите и будешь одним из самых моих верных советчиков, – в ту ночь ты доказал, что Гарун тебе не безразличен, а я не каждого из преданных мне слуг решился бы подвергнуть такому испытанию.
Саид поблагодарил калифа; он обещал остаться у него навсегда, но раньше просил позволения поехать домой, к отцу, который, верно, очень о нем печалится, и калиф нашел это желание законным и разумным. Вскоре они сели на коней и еще до захода солнца приехали в Багдад. Калиф повелел отвести Саиду во дворце целую анфиладу роскошных покоев и сверх того обещал дать приказ, чтобы для него был возведен прекрасный дом.
При первой вести о происшедшем к Саиду поспешили его бывшие братья по оружию – брат калифа и сын великого визиря. Они обняли его – спасителя дорогих им людей – и просили стать их другом. Но они онемели от изумления, когда он сказал: «Я уже давно ваш друг», – и с этими словами достал цепь – приз за победу на состязании – и напомнил о разных случаях на ристалище. Тогда они видели его загорелым и длиннобородым, и только, когда он рассказал, как и почему он изменил свой облик, когда в подтверждение своих слов велел принести свои доспехи и сразился с ними тупым оружием, чем доказал, что он и есть тот самый Альмансор Отважный, только тогда они снова радостно обняли его и сочли за счастье иметь такого друга.
На следующий день, когда Саид и великий визирь сидели в покоях Гаруна, туда вошел Месур, старший хранитель казны калифа.
– Повелитель правоверных, – сказал он, – я хотел бы испросить у тебя одну милость, потому что не знаю, как ты на это посмотришь.
– Я желаю сперва выслушать, о чем ты просишь, – ответил Гарун.
– У ворот дожидается мой кровный родственник, очень мною любимый Калум-бек, купец, известный всему базару, – сказал Месур, – у него произошла странная ссора с человеком из Бальсоры, чей сын служил у Калум-бека, обворовал его и сбежал неизвестно куда. Теперь отец требует от Калума своего сына, а у Калума его нет. Поэтому ему хотелось бы, и он просит тебя об этом, чтобы ты оказал ему милость и с присущими тебе проницательностью и мудростью рассудил спор между ним и человеком из Бальсоры.
– Хорошо, я рассужу их, – сказал калиф. – Пусть через полчаса твой почтенный родственник и тот, на кого он приносит жалобу, явятся в судебный покой на заседание дивана.
– Это не кто иной, как твой отец, Саид, – сказал Гарун, когда Месур, рассыпаясь в благодарностях, покинул покой, – по счастью, мне теперь все известно, поэтому судить я буду, как Соломон. Ты спрячешься за занавесом тропа и не выходи, пока я не позову тебя, а ты, великий визирь, сейчас же вели привести нерадивого и опрометчивого судью! Он будет мне нужен во время допроса.
Как Гарун повелел, так оба и сделали. У Саида сильно забилось сердце, когда он увидел, как его отец, бледный и изнуренный печалью, неверной походкой вошел в судебный покой, а хитрая самоуверенная усмешка, с какой Калум шептал что-то на ухо своему родственнику, старшему хранителю калифовой казны, возмутила Саида, его так и подмывало выскочить из-за занавеса и накинуться на Калума, ведь ему, этому подлому человеку, он был обязан самыми тяжкими своими страданиями и огорчениями.
В покое собралось много людей, всем хотелось услышать, как будет творить суд калиф. Когда повелитель Багдада занял свое место на троне, великий визирь призвал всех к тишине, спросил, который из двух жалобщик и кто обращается за правосудием к своему повелителю.
Калум-бек самоуверенно выступил вперед и сказал:
– Несколько дней тому назад стоял я на базаре у дверей своей лавки, когда глашатай, держа в руке кошель, ходил вместе с этим человеком от лавки к лавке и выкрикивал: «Кошель золота тому, кто укажет, где Саид из Бальсоры». Этот Саид был у меня зазывалой, вот я и крикнул: «Сюда, друг! Я заслужил твой кошель!» Этот человек, который сейчас таким врагом смотрит на меня, тогда подошел ко мне как друг и спросил, что мне известно. Я ответил: «Вы, верно, Бенезар, его отец?» – и когда он с радостью это подтвердил, я рассказал, как нашел его сына в пустыне, спас ему жизнь, выходил его и привез в Багдад. С радостью сердца подарил он мне свой кошель. Но послушайте, что было дальше, когда я рассказал этому вздорному человеку, что его сын служил у меня, потом занялся темными делишками, обокрал меня и сбежал, он не поверил и вот уже несколько дней пристает ко мне, требует вернуть ему сына и золото, но я не могу вернуть ни того, ни другого, деньги принадлежат мне по праву за сообщенную весть, а его дурного сына я никак не могу ему предоставить.
Теперь заговорил Бенезар. Назвал сына благородным и добродетельным юношей, сказал, что Саид никогда не замарал бы рук воровством. Он взывал к калифу, прося строго расследовать дело.
– Надеюсь, ты исполнил свой долг и заявил о краже? – спросил Калум-бека калиф.
– Ну, разумеется, – усмехнулся тот. – Я отвел его к судье.
– Привести сюда судью! – повелел калиф.
Ко всеобщему удивлению, судья, как по мановению волшебной палочки, тут же предстал перед ним.
Калиф спросил его, помнит ли он о таком судебном деле, и тот ответил утвердительно.
– Ты допросил юношу, он в воровстве признался? – спросил Гарун.
– Нет, он был так упрям, что хотел повиниться только перед вами! – возразил судья.
– Но я не припомню, чтобы я его видел, – сказал калиф.
– А зачем? Тогда мне пришлось бы что ни день приводить к вам целую ораву всякого сброда, все желали бы, чтобы вы их выслушали.
– Ты же знаешь, я преклоняю ухо к словам любого, – возразил Гарун, – но, должно быть, улики были так очевидны, что юноше предстать пред моими очами было излишне. У тебя, Калум, верно, были свидетели, что украденные деньги принадлежат тебе?
– Свидетели? – переспросил Калум, бледнея. – Нет, свидетелей у меня не было, и вы, повелитель правоверных, сами знаете, что все золотые монеты похожи одна на другую. Откуда же было мне взять свидетелей, что именно этих сто золотых недостает у меня в кассе?
– А как же ты узнал, что эти золотые принадлежат тебе?
– По кошелю, в котором они лежали, – ответил Калум.
– Кошель при тебе? – не прекращал допытываться калиф.
– Вот он, – ответил купец, достал кошель и вручил его великому визирю, чтобы тот подал его калифу.
Но великий визирь с притворным изумлением воскликнул:
– Клянусь бородою пророка! Так ты, паршивый пес, утверждаешь, что кошель твой? Кошель принадлежал мне, и я подарил его храброму юноше за то, что он спас меня от страшной опасности.
– Ты можешь в этом поклясться? – спросил калиф.
– Это так же верно, как то, что я надеюсь попасть в рай, – ответствовал визирь, – кошель сделан руками моей дочери.
– Ай-ай-ай! – воскликнул Гарун. – Выходит, судья, показания-то были ложными. Почему же ты поверил, что кошель принадлежит купцу?
– Он поклялся, – ответил судья, оробев.
– Так, значит, ты дал ложную клятву! – с гневом обрушился калиф на дрожащего и побледневшего купца.
– Аллах, Аллах! – воскликнул тот. – Я, конечно, ничего не хочу сказать против великого визиря, он человек достойный доверия, но ведь кошель-то все-таки мой, и негодник Саид украл его. Я бы заплатил тысячу туманов, только бы Саид был сейчас тут.
– Скажи, куда ты упрятал Саида? – спросил калиф судью. – Скажи, куда надо за ним послать, чтобы он мог дать мне свои показания?
– Я отослал его на пустынный остров, – ответил судья.
– О Саид! Мой сын, мой сын! – обливаясь слезами, приговаривал несчастный отец.
– Так, значит, он сознался в краже? – допрашивал Гарун.
Судья побледнел, он не знал, куда деть глаза, наконец он сказал:
– Если я не ошибаюсь, то – да.
– Значит, ты в этом не уверен? – грозно спросил калиф. – В таком случае спросим его самого. Выходи, Саид, а ты, Калум-бек, раз он здесь, выплати сейчас же тысячу золотых!
Калум и судья думали, что перед ними привидение. Они упали на колени и молили: «Смилуйся! Смилуйся!» Бенезар, обессилев от радости, поспешил в объятия вновь обретенного сына. Калиф с непреклонной строгостью спросил:
– Судья, Саид тут, он признал себя виновным?
– Нет, нет, – слезно вопил судья, – я выслушал только показания Калума, ведь он именитый купец.
– Разве для того я поставил тебя судьей надо всеми, чтобы ты выслушивал только знатных? – в порыве благородного гнева воскликнул Гарун аль-Рашид. – Я ссылаю тебя сроком на десять лет на пустынный остров в открытом море. Там у тебя будет время поразмыслить о справедливости; а ты, жалкий человек, ты возвращаешь к жизни умирающих не для того, чтобы их спасти, а для того, чтобы сделать их твоими рабами, ты, как уже было сказано, выплатишь тысячу туманов, ведь ты обещал их, если явится Саид и даст свои показания.
Калум обрадовался, что так дешево отделался, и уже собрался поблагодарить доброго калифа, но тот еще не кончил свою речь:
– За ложную клятву о ста золотых туманах получишь сто ударов по пяткам. А затем предоставляю Саиду на выбор – или забрать твою лавку, а тебя сделать упаковщиком и носильщиком, или же получить с тебя десять золотых за каждый день, что он прослужил у тебя.
– Отпустите негодяя, калиф! – воскликнул юноша. – Мне не надо ничего, что принадлежит ему.
– Нет, – возразил Гарун. – Я хочу, чтобы ты был вознагражден. Я выбираю вместо тебя: десять золотых за каждый день, а ты уж сам подсчитай, сколько дней был у него в лапах. А теперь уведите этих негодяев!
Их увели, а калиф пошел с Бенезаром и Саидом в другой покой; там он рассказал счастливому отцу о своем чудесном спасении, и только время от времени его прерывали вопли Калум-бека, которому во дворе как раз отсчитывали сто полновесных золотых по пяткам.
Калиф пригласил Бенезара на житье в Багдад. Тот согласился и только ненадолго съездил на родину за своим немалым добром. Саид зажил, как принц, во дворце, который ему построил благодарный калиф. С братом калифа и сыном великого визиря он был в большой дружбе, и в Багдаде вошло в поговорку: «Быть бы мне таким добрым и счастливым, как Саид, сын Бенезара».

@темы: сказки

---

Приключения Саида. Часть 1

Вильгельм Гауф

Харчевня в Шпессарте.

Приключения Саида. Часть 1

Во времена Гаруна аль-Рашида, повелителя Багдада, жил в Бальсоре человек по имени Бенезар. У него хватало достатка, чтобы жить спокойно и в довольстве, не занимаясь торговлей или каким другим делом. И когда у него родился сын, он тоже не изменил образа жизни. «Зачем мне в моем-то возрасте торговать и наживаться, – говорил он соседям, – уж не для того ли, чтобы оставить моему сыну Саиду на тысячу золотых больше, ежели мне повезет, а ежели не повезет, на тысячу меньше? Где двое сыты, там и третий голодным не будет, говорится в пословице, только бы сын вырос добрым юношей, а все остальное приложится». Так сказал Бенезар и сдержал свое слово. Он и сына не обучил торговле или какому-нибудь ремеслу. Но он не забывал читать с ним книги мудрости, и, памятуя, что кроме учености и уважения к старости ничто так не украшает юношу, как меткая рука и мужество, он рано обучил его владеть оружием, и Саид скоро прослыл среди своих сверстников и даже среди юношей старше его годами смелым воином, а в верховой езде и плавании ему не было равных.

Когда Саиду минуло восемнадцать лет, отец послал его в Мекку, поклониться гробу пророка и, как то повелевают обычай и завет Магомета, совершить молитву и положенные обряды. Перед отъездом отец призвал его к себе, похвалил за благонравье, еще раз напутствовал добрым словом, снабдил деньгами, а затем сказал:
– И вот еще что я скажу тебе, сын мой Саид! Я не придерживаюсь предрассудков темного люда. Правда, я охотно слушаю рассказы про фей и волшебников, это очень красит досуги, но я далек от того, чтобы, как многие невежественные люди, верить, будто гении или какие другие сверхъестественные силы оказывают воздействие на жизнь людей. Но твоя мать, – уже двенадцать лет, как она умерла, – твоя мать верила в них столь же свято, как в Коран. Скажу больше, однажды она, взяв с меня суровую клятву, никому, кроме ее дитяти, не открывать этой тайны, призналась мне, что со дня своего рождения общается с феей. Я высмеял ее, но все же, должен признаться, что твое рождение, Саид, ознаменовалось поразившими меня явлениями. Весь день лил дождь и гремел гром, небо заволокли черные тучи, и читать, не зажегши света, было невозможно. В четыре часа дня мне сообщили, что родился мальчик. Я поспешил в покои твоей матери, чтобы увидать и благословить моего первенца, но все ее прислужницы стояли перед дверью и на мои вопросы ответили, что никому не позволено входить в комнату роженицы; Земира, твоя мать, приказала всем выйти, ибо хотела остаться одна. Напрасно стучал я в дверь – дверь не открылась.
Недовольный, остался я ждать вместе с прислужницами, но тут тучи рассеялись так внезапно, как мне еще ни разу не доводилось видеть, а всего удивительнее было то, что только над любезной нашему сердцу Бальсорой сияла небесная лазурь, а вокруг все заволокли черные тучи, прорезанные зигзагами сверкающих молний. В то время как я с любопытством наблюдал это явление, распахнулись двери в покои моей жены. Я оставил служанок ждать за дверью и вошел один к твоей матери, чтобы спросить, почему она заперлась в своей опочивальне. Когда я вошел, на меня повеяло таким одуряющим ароматом роз, гвоздик и гиацинтов, что я словно опьянел. Твоя мать поднесла мне тебя и показала серебряную дудочку на тонкой, как шелковинка, золотой цепочке, висевшую у тебя на шее. «Добрая женщина, о которой я тебе уже говорила, была здесь, – сказала твоя мать, – вот что она подарила твоему сыночку». «А, так, значит, эта самая ведьма и разогнала непогоду и напоила твою опочивальню благоуханием роз и гвоздик, – сказал я, недоверчиво усмехнувшись. – Могла бы поднести мальчику что-нибудь поценней дудочки, – хотя бы мешок с золотом, коня или еще что в том же роде!» Твоя мать заклинала меня не издеваться над феями, ведь они вспыльчивы, и в их власти сделать так, что подарок на счастье принесет несчастье.
Она была больна, поэтому я не стал перечить и умолк. Больше про это удивительное происшествие мы ни разу не поминали, только шесть лет спустя, когда твоя мать почувствовала, что, несмотря на свою молодость, скоро умрет, она дала мне ту дудочку и поручила в день, когда тебе исполнится двадцать лет, отдать ее тебе, и ни в коем случае не отпускать тебя из дому хотя бы на час раньше этого дня. Она умерла. Вот этот подарок, – продолжал Бенезар, достав из ларчика серебряную дудочку на длинной золотой цепочке, – тебе сейчас только восемнадцать, не двадцать лет, но я даю ее тебе, потому что ты уезжаешь, а я могу отойти к праотцам еще до твоего возвращения. Я не вижу разумного основания два лишних года удерживать тебя здесь, как того хотела заботливая твоя мать. Ты добрый, рассудительный юноша, оружием владеешь не хуже двадцатичетырехлетнего, и я уже сейчас могу считать тебя совершеннолетним, все равно, как если бы тебе уже минуло двадцать. А теперь, поезжай с миром и в счастье и в несчастье, от которого да храпит тебя небо, помни о своем отце!
Так сказал Бенезар из Бальсоры, отпуская сына в путь. Саид растрогался, прощаясь с отцом, надел цепочку на шею, засунул дудочку за кушак, сел на коня и поскакал туда, откуда отправлялся караван в Мекку. Вскорости караван в восемьдесят верблюдов и несколько сот всадников тронулся в путь, и Саид выехал из ворот Бальсоры, своего родного города, который ему не скоро суждено было снова увидеть.
Вначале его развлекала новизна путешествия и разные разности дотоле им невиданные, но по мере приближения каравана к пустыне местность становилась все более голой и безлюдной, и Саидом овладели разные мысли, между прочим задумался он и над прощальными словами Бенезара, своего отца.
Он вытащил из-за кушака дудочку, осмотрел ее со всех сторон и под конец приложил к губам, ожидая, что она издаст громкий красивый звук, но – вот так штука! – она не зазвучала; он надул щеки и стал дуть что было мочи, но звука так и не извлек; недовольный ненужным подарком, сунул он дудочку опять за кушак. Однако вскоре снова задумался над таинственными словами матери. Ему доводилось слышать о феях, но ни разу не слыхал он, чтобы тот или иной из его соседей вступал в общение с сверхъестественными силами; сказания о духах обычно относили к далеким странам и давно минувшим временам, вот он и полагал, что в наши дни фей не бывает, или же они перестали являться людям и принимать участие в их судьбе. Но хотя он так думал, все же им снова и снова овладевало желание поверить в то таинственное и сверхъестественное, что могло произойти с его матерью, вот потому-то он почти целый день ехал словно во сне, не принимая участия в беседе спутников, и не обращал внимания на их пение и смех.
Саид отличался редкой красотой; взгляд его был смел и отважен, рот приятно очерчен, и, несмотря на молодость, во всем его облике было такое достоинство, какое не часто встретишь в столь юные годы, а та осанка, та легкость, та уверенность, с которой он в полном воинском снаряжении сидел на коне, привлекали к нему взоры многих путников.
Старику, ехавшему с ним рядом, он очень поправился, и тот решил расспросить его и узнать его мысли. Саид, которому отец с детства внушил почтительность к старости, отвечал скромно, но умно и обдуманно, чем весьма порадовал старика. Поскольку Саид целый день размышлял все об одном и том же, разговор вскоре перешел на таинственное царство фей, и Саид задал старцу откровенный вопрос, верит ли тот в существование фей и добрых и злых духов, которые охраняют или преследуют человека.

3.6 -Sudba Saida by Olga Beregovenko, on Flickr

Старик погладил бороду, покачал головой и затем ответил:
– Начисто отрицать, что такое возможно, нельзя, хотя мне до сего дня не довелось еще видеть духов ни в образе гнома, ни в образе великана, а также не встречал я волшебников и фей.
Потом старик принялся рассказывать Саиду столько разных историй о чудесах, что вскружил юноше голову, и тот теперь уже думал, будто все, что творилось при его рождении – перемена погоды, сладостный аромат роз и гиацинтов – великое и счастливое предзнаменование; верно, его охраняет могучая, добрая фея, и дудочка подарена ему именно для того, чтобы оповестить фею, ежели он попадет в беду. Всю ночь ему снились дворцы, волшебные кони, духи и все такое, он поистине жил в волшебном царстве.
Но, к сожалению, уже на следующий день ему пришлось убедиться, сколь тщетны все его грезы и во сне, и наяву. Караван, медленно выступая, шел уже больше чем полдня по пустыне, Саид все так же ехал рядом со стариком, своим спутником, как вдруг далеко на горизонте показались какие-то темные тени; одни сочли их за песчаные холмы, другие – за облака, а кое-кто за встречный караван, но старик, которому уже не раз приходилось пересекать пустыню, громко крикнул, что надо принять меры: приближается разбойничья орда арабов-кочевников. Мужчины взялись за оружие и кольцом окружили женщин и товары, все приготовились отразить нападение. Темная масса медленно подвигалась к ним и напоминала огромную стаю аистов, собравшуюся для отлета в дальние края. Затем орда стала приближаться быстрей и быстрей, и не успели путники различить всадников, вооруженных копьями, как арабы с быстротой ветра налетели на караван.
Мужчины храбро оборонялись, но разбойников было больше четырех сотен, они окружили караван со всех сторон, многих еще издалека застрелили из луков, а потом пустили в ход копья. В эту страшную минуту Саид, все время отважно сражавшийся в первых рядах, вспомнил о своей дудочке, он быстро вытащил ее, приложил к губам, дунул и… и грустно опустил, – она не издала ни звука. Разъяренный, жестоко разочарованный он прицелился и пустил стрелу в грудь арабу, выделявшемуся среди прочих богатой одеждой; тот закачался и упал с лошади.
– Аллах! Что вы наделали, юноша! – воскликнул старик, ехавший рядом. – Теперь всем нам конец!
И так оно и случилось. Как только разбойники увидели, что тот человек упал, они озверели, с неистовыми криками набросились на караван и быстро справились с немногими еще не раненными мужчинами. Саида в мгновение ока окружили пять-шесть арабов. Он так ловко владел копьем, что никто не смел к нему подступиться; наконец один араб натянул лук, прицелился и уже хотел спустить тетиву, но тут другой подал ему знак. Саид приготовился к новому натиску, по не успел он опомниться, а уж другой разбойник набросил ему на шею петлю, и, как Саид ни старался разорвать веревку, все усилия его были тщетны, петля затягивалась все туже и туже, – Саид оказался пленником.
Караван был частью уничтожен, частью взят в плен. Арабы, принадлежавшие к разным племенам, поделили между собой пленников и добычу, а затем ускакали одни на юг, другие на восток. Саида сопровождали четыре вооруженных всадника, они часто окидывали его злобными взглядами и осыпали проклятиями. Он понял, что убил знатного человека, может даже сына вождя. Рабство, которое предстояло ему, было горше смерти. Поэтому он втайне радовался, что навлек на себя гнев всего племени, ведь он был уверен, что, вернувшись на становище, арабы его убьют. Вооруженные всадники следили за каждым его движением и, как только он оглядывался, грозили ему копьями; но раз, когда лошадь одного из них споткнулась, Саид быстро оглянулся и с радостью увидел старика, своего спутника, которого считал убитым.
Наконец вдали показались деревья и палатки, а когда подъехали ближе, навстречу прибывшим хлынула целая толпа женщин и детей; но при первых же словах разбойников они, громко плача, злобно глядели на Саида, выкрикивали проклятия и угрожающе размахивали руками. «Так это он убил великого Альмансора, храбреца из храбрецов! – кричали они. – Он повинен смерти, мы бросим его тело на съедение шакалам». Потом, озверев, схватив все, что попало под руки, – обломки дерева, камни, – кинулись они к Саиду с таким остервенением, что разбойникам пришлось вмешаться. «Прочь, молокососы! Женщины, куда вы лезете? – кричали они, копьями разгоняя толпу. – Он сразил великого Альмансора в бою, он повинен смерти, но не от руки женщины, а от меча храбрых».
Выбравшись на свободное от палаток место, они остановились; пленных связали по двое, добычу внесли в палатки, а Саида связанным отвели в большую палатку. Там сидел старик в роскошном одеянии, серьезная, гордая осанка которого говорила, что он возглавляет эту орду. Те арабы, что привели Саида, предстали пред ним, печально склонив головы.
– Громкий плач женщин оповестил меня о случившемся, – промолвил величественный муж, окинув взглядом одного за другим всех разбойников, – по вашим лицам я вижу, что догадка моя подтвердилась – Альмансор пал в бою.
– Да, Альмансор пал в бою, – ответили разбойники, – но тут, о Селим, владыка пустыни, пред тобой тот, кто его убил, вот он, суди его. Какой смертью должен он умереть? Пронзить ли его стрелами, прогнать ли сквозь строй копий, а, может, ты пожелаешь его повесить или привязать к лошадям, чтоб они разорвали его?
– Кто ты? – спросил Селим, бросив мрачный взгляд на пленного, мужественно стоявшего перед ним в ожидании смерти.
Саид кратко и без утайки ответил на его вопрос.
– Как ты убил моего сына – нанес ему удар в спину, предательски пронзив стрелой или копьем?
– Нет, господин, – ответствовал Саид, – я убил его в честном бою, когда кочевники напали на наш караван, я пустил стрелу ему в грудь, потому что у меня на глазах от его руки пали восемь моих спутников.
– Все так, как он говорит? – спросил Селим тех, кто привели Саида.
– Да, повелитель, он убил Альмансора в честном бою, – ответил один из них.
– Значит, он поступил так, как поступил бы каждый из нас, – возразил Селим, – он сразился с врагом, который хотел отнять у него свободу и жизнь, и убил его; поэтому немедля развяжите его!
Разбойники с удивлением взглянули на своего вождя и нехотя, нерешительно исполнили приказание.
– Значит, убийца твоего сына, храброго Альмансора, не повинен смерти? – спросил один из них, бросив гневный взгляд на Саида. – Лучше бы мы его сразу убили!
– Он не повинен смерти! – изрек Селим. – Больше того, я беру его к себе в палатку как по закону положенную мне долю добычи, пусть будет при мне слугой!
Саид не находил слов благодарности, но его провожатые роптали, покидая палатку, а когда женщины и дети, не уходившие в ожидании казни Саида, услышали решение Селима, они подняли плач и вопли, кричали, что отомстят убийце за смерть Альмансора, раз родной отец не желает соблюсти обычай кровной мести.
Остальных пленных воины поделили между собой; одних отпустили, чтобы получить выкуп за более богатых, других послали пасти стада, а некоторых, коим до сего дня служили не меньше десяти рабов, назначили на самую черную работу. Не так обстояло дело с Саидом. То ли помог его мужественный, героический облик, то ли таинственное волшебство доброй феи, сказать трудно, но, так или иначе, Саид завоевал расположение старика Селима. Он жил в его палатке скорее как сын, нежели как слуга, но непонятная привязанность старика-вождя возбудила неприязнь остальных слуг. Всюду Саид встречал враждебные взгляды, а когда шел один по лагерю, слышал брань и проклятия, несколько раз даже пролетала у самой его груди стрела, несомненно предназначенная ему, и то, что смерть миновала его, он приписывал таинственной дудочке, которую все еще носил на груди, веря, что это она охраняет его. Часто жаловался он Селиму на нападки, но тщетно пытался тот найти коварных арабов, покушавшихся на жизнь Саида; казалось, все племя объединяла вражда к чужеземцу, взысканному милостью вождя. И вот однажды Селим сказал:
– Саид, я надеялся, что ты, быть может, заменишь мне сына, погибшего от твоей руки; не твоя и не моя вина, что надежды мои не оправдались; все озлоблены против тебя, и даже я уже не смогу охранить тебя. Что пользы тебе или мне, если я осужу виновного, тайно тебя убившего? Поэтому, когда мои люди вернутся с набега, я скажу, что отец твой прислал за тебя выкуп, и повелю верным мне людям проводить тебя через пустыню.
– Но кому, кроме тебя, могу я верить? – спросил в смущении Саид. – Не убьют они меня дорогой?
– От этого охранит тебя клятва, которую я с них возьму, никто никогда еще не нарушал данной мне клятвы, – успокоил его Селим.
Спустя несколько дней в становище воротились те арабы, что ходили в набег, и Селим сдержал свое слово. Он подарил Саиду оружие, одежду и коня, созвал воинственных мужей, выбрал пятерых ему в провожатые, взял с них страшную клятву, что они не убьют Саида, и со слезами отпустил его.
Дорогой все пятеро хранили мрачное молчание. Саид видел, сколь неохотно выполняют они данное им поручение, немало заботило его и то, что двое из них участвовали в схватке, во время которой он убил Альмансора. Когда они были в пути уже почти восемь часов, Саид заметил, что они еще больше помрачнели и о чем-то перешептываются. Он напряг слух и уловил, что шепчутся они на тайном языке, который в ходу только в этом племени, да и то только при обсуждении особо опасных дел. Селим, лелея мечту навсегда удержать юношу у себя в палатке, не один час посвятил обучению его этому языку. Ничего отрадного Саид не услышал.
– Вот здесь, здесь, мы напали на караван, – сказал один из провожатых, – и здесь отважнейший из мужей пал от руки юнца.
– Ветер развеял следы его коня, но я не забыл их, – заметил другой.
– И к нашему позору тот, от чьей руки пал Альмансор, жив и отпущен на свободу. Слыханное ли это дело, чтобы отец не отомстил за смерть единственного сына? Но Селим постарел и впадает в детство.
– Ежели отец не выполняет своего долга, то друг обязан отомстить за смерть убитого друга. Здесь, на этом самом месте мы должны были бы его зарубить. Так с незапамятных времен велят закон и обычай.
– Но мы же поклялись старику Селиму, – возразил пятый, – мы не можем его убить, клятву нарушить нельзя.
– Это правда, мы поклялись, – отозвались остальные, – и убийца должен уйти невредимым из рук своих врагов.
– Стойте! – воскликнул один, самый мрачный из всех. – Старик Селим умен, но все же не так умен, как полагают. Разве мы поклялись ему доставить юношу в то или другое место? Нет, он взял с нас клятву, что мы не лишим его жизни, и жизни мы у него не отнимем. Но палящее солнце и острые зубы шакалов отомстят за нас. Мы свяжем его и оставим здесь, на этом самом месте.
Так сказал разбойник, но Саид уже решился на крайнее средство, и не успел тот разбойник договорить, как Саид рванул своего коня в сторону, со всей мочи хлестнул его и птицей понесся по ровной пустыне. Все пятеро на минуту остолбенели от удивления, но преследовать беглеца было для них делом привычным, они разделились на две группы, одни стали обходить его справа, другие слева, и, будучи опытнее его в верховой езде в условиях пустыни, двое из них быстро обогнали Саида и поскакали ему наперерез. Он метнулся в сторону, но там его тоже ждали двое, а пятый преградил ему дорогу назад. Памятуя о данной клятве не убивать Саида, они не прибегли к оружию, и на этот раз ему опять набросили сзади петлю на шею, стащили с коня, безжалостно избили и, связав по рукам и ногам, оставили на раскаленном песке.
Саид умолял пощадить его, кричал, обещал большой выкуп, но они, громко смеясь, вскочили в седла и ускакали. Саид напряженно прислушивался, некоторое время до него еще долетал легкий бег их коней, но потом он понял, что обречен на гибель. Он думал об отце, думал, как будет горевать старик, когда поймет, что сын не вернется. Думал о беде, постигшей его самого, о своем раннем уходе из жизни, ведь он был уверен, что или его ждет мучительная смерть от голода и жажды на раскаленном песке пустыни, или его растерзают шакалы. Солнце поднималось все выше и немилосердно жгло ему лоб. С неимоверным трудом удалось ему повернуться на бок, но это не принесло облегчения. При этих усилиях из-за его кушака выпала дудочка, висевшая на цепочке. Он долго мучительно старался дотянуться до нее ртом, наконец коснулся ее губами, попробовал подуть, но и сейчас, в его крайней беде, она отказалась ему помочь. В отчаянии повалился он навзничь; пролежав сколько-то времени под палящими лучами солнца, он потерял сознание и впал в глубокое забытье.
Прошло несколько часов. Наконец Саида пробудил шорох у самого его уха, и тут же он почувствовал, что кто-то схватил его за плечо. Саид в ужасе завопил, думая, что это шакал и сейчас он его растерзает. Теперь кто-то тронул его за ноги, но он чувствовал, что не дикий зверь впился когтями ему в ногу, ее осторожно ощупывает рука человека, и человек этот говорит с другими. «Он жив, – шепчутся они, – да, но он принимает нас за врагов».

3.7-Sudba-Saida-Gauf by Olga Beregovenko, on Flickr

Наконец Саид открыл глаза и увидел, что над ним склонился низкорослый, пузатый человек, длиннобородый, с заплывшими глазками. Человек этот ласково с ним заговорил, помог ему приподняться, накормил и напоил и, пока Саид подкреплялся, рассказал, что он багдадский купец, что зовут его Калум-бек и торгует он шалями и тонкими женскими чадрами. Он ездил по торговым делам, сейчас возвращается домой. Он увидел лежащего на песке изнемогшего, полумертвого человека, чье роскошное одеяние и сверкающий драгоценными камнями ятаган привлекли его внимание. Он сделал все, чтобы оживить его, и это ему удалось. Юноша поблагодарил вернувшего его к жизни купца, ибо отлично понимал, что без его помощи был обречен на мучительное умирание.
Не видя возможности самостоятельно двинуться в путь, да и не имея охоты в одиночку, пешком блуждать по безлюдной пустыне, он с благодарностью принял предложение купца сесть на одного из его тяжело нагруженных верблюдов и вместе со всем караваном отправиться в Багдад, а там ему, может, удастся с одним или другим караваном добраться до Бальсоры.
По дороге купец занимал своего спутника рассказами о Гаруне аль-Рашиде, славном повелителе правоверных. Рассказывал о его любви к справедливости, о его светлом уме, об умении удивительно просто разрешать самые запутанные и спорные дела. Упомянул историю о канатном мастере и другую – о горшке с оливами, истории, известные каждому ребенку, но поразившие Саида.
– Наш властелин, повелитель правоверных, – продолжал купец, – наш властелин человек, достойный удивления. Ежели вы думаете, что он спит по ночам, как прочие люди, вы жестоко ошибаетесь. Два-три часа на рассвете – и это все. Я-то не могу не знать, ведь Месур, старший хранитель его казны, мне родня, и хотя, когда дело касается тайн его повелителя, он нем как могила, все же в угоду близким родственникам он, видя, что кто-нибудь из них просто сгорает от любопытства, нет-нет да что-нибудь и расскажет. Так вот, вместо того чтобы спать, как все люди, калиф ночью бродит по улицам Багдада, и редкая неделя обходится без приключения. Вы должны знать, – кстати это явствует и из истории про горшок с оливами, столь же истинной, сколь и слово пророка, – вы должны знать, что он не объезжает улицы верхом на коне, в полном параде, окруженный телохранителями и сотней факельщиков, а ведь, если бы он пожелал, он мог бы это сделать, нет, он ходит пешком, переодетый то купцом, то мореплавателем, то простым воином, то муфтием, и глядит, все ли спокойно и мирно.
Поэтому-то в Багдаде, как ни в одном другом городе, ночью с любым встречным болваном отменно вежливы в обхождении. Ведь столь же легко можно натолкнуться на калифа, как на грязного араба-кочевника, а батогов у нас хватит, чтобы надавать по пяткам всем багдадским и окрестным жителям.
Так говорил купец, и Саид, хотя его и не оставляла тоска по отцу, все же радовался, что увидит Багдад и прославленного Гаруна аль-Рашида.
После десятидневного пути они прибыли в Багдад. Саид, пораженный великолепием города, в те дни как раз расцветшего во всей своей красе, не переставал им любоваться. Купец пригласил его к себе, Саид охотно принял его приглашение, ибо только сейчас в городской сутолоке он понял, что, кроме воздуха, воды из Тигра и ночлега на ступенях мечети, здесь ничего даром не получишь.
Наутро, когда Саид только-только оделся и, оглядев себя, решил, что в таком богатом одеянии и при доспехах не худо покрасоваться на улицах Багдада и, пожалуй, можно даже обратить на себя внимание, к нему вошел купец. Лукаво усмехаясь и поглаживая бороду, оглядел он молодого красавца и сказал:
– Все это прекрасно, молодой человек! Но что вы собираетесь делать дальше? Мне сдается, что вы большой мечтатель и не думаете о завтрашнем дне; или у вас хватит денег, чтобы жить под стать тому наряду, что на вас?
– Почтеннейший Калум-бек, – сказал юноша, краснея от смущения, – денег-то у меня как раз нет, но, может быть, вы мне сколько-нибудь одолжите, чтобы я мог вернуться домой. Мой отец, конечно, с вами честно расплатится.
– Твой отец, голубчик? – громко смеясь, воскликнул купец. – Не иначе, как солнце растопило тебе мозги. Так я и поверил тебе на слово, поверил тем сказкам, что ты плел мне дорогой: у тебя-де в Бальсоре богатый отец, а ты единственный сын, и про нападение арабов, и про твою жизнь в их становище, и пятое-десятое. Уже тогда возмущала меня твоя наглая ложь и нахальство. Я знаю, что в Бальсоре все богатые люди – купцы, сам со всеми дела веду и, конечно, слышал бы о некоем Бенезаре, даже если бы всего имущества у него было только на шесть тысяч туманов. Значит, или ты выдумал, что ты из Бальсоры, или твой отец бедняк и его беглому сыну я и медяка в долг не поверю. А нападение в пустыне! Да слыханное ли это дело, чтобы с тех пор, как мудрый калиф Гарун обезопасил торговые пути через пустыню, разбойники осмелились ограбить караван да еще увести пленных? Да слух об этом распространился бы сразу; а за весь мой путь, да и здесь, в Багдаде, куда отовсюду стекается народ, об этом никто не говорит. Это вторая бессовестная ложь, молодой человек!
Побледнев от гнева и негодования, Саид хотел прервать речь злобного старика, но тот перекрикивал его, да к тому же еще размахивал руками.
– А третья ложь, дерзкий лгунишка, это рассказ о твоей жизни в становище Селима. Имя Селима хорошо известно всем, кто когда-либо имел дело с арабами. Селим известен как самый страшный и жестокий разбойник, а ты смеешь утверждать, что убил его сына; да тебя зарубили бы тут же на месте; ты так обнаглел, что рассказываешь всякие небылицы: Селим, видите ли, охранял тебя от своих же арабов, взял к себе в палатку и отпустил без выкупа, это он-то! Да он вздернул бы тебя на первом попавшемся дереве; он часто вешал путников только ради удовольствия посмотреть на страшное лицо висельника. Ах ты, мерзкий лжец!
– Я могу сказать только одно, – крикнул юноша, – все это правда, клянусь моей душой и бородою пророка!
– Ах, так, ты клянешься твоей душой? – воскликнул купец. – Твоей черной, лживой душой? Да кто тебе поверит? И бородою пророка, когда у самого и борода-то еще не отросла! Да кто даст твоим словам веру?
– Свидетелей у меня правда нет, – продолжал Саид. – Но ведь вы же нашли меня связанным и полумертвым.
– Это еще ничего не доказывает, – возразил тот, – ты одет как знатный разбойник, и легко могло статься, что ты напал на более сильного, он тебя одолел и связал.
– Хотел бы я посмотреть на человека, который одолел бы меня в одиночку и, связав, бросил наземь, меня и двоим-то не одолеть, ведь они накинули мне сзади петлю на шею, – возмутился Саид. – Вы у себя на базаре не знаете, как силен умело владеющий оружием человек, даже когда он один. Но вы спасли мне жизнь, и я вам благодарен. Что же вы теперь собираетесь со мной делать? Если вы мне не поможете, придется мне просить милостыню, а я не хочу просить у тех, кто мне равен. Я обращусь к калифу.
– Вот как? – сказал купец, насмешливо улыбаясь. – Только к нашему всемилостивейшему повелителю и ни к кому больше? Это я называю просить милостыню по-благородному! Да, да! Только не забывайте, благородный молодой человек, что по пути к калифу вам не миновать моего родственника Месура, хранителя казны, а мне довольно шепнуть ему слово и обратить его внимание на то, что ты умелый лгун. Но ты так молод, Саид, мне жаль тебя. Ты можешь исправиться, из тебя еще может выйти толк. Я возьму тебя на базар к себе в лавку, прослужишь там год, а пройдет год и ты не захочешь остаться, я заплачу тебе, что причитается, и отпущу на все четыре стороны, хочешь в Алеппо или в Медину, в Стамбул или в Бальсору, по мне, хоть к неверным. Даю тебе сроку для размышления до полудня, согласишься – отлично; не согласишься – я подсчитаю по сходной цене, во что ты мне стал в пути, да прибавлю еще стоимость за место на верблюде, в уплату возьму твою одежду и все, что у тебя есть, и выгоню на улицу, тогда ступай просить милостыню, где тебе угодно; хочешь – у калифа иди муфтия, хочешь – на ступенях мечети или на базаре.
С этими словами жестокосердый купец вышел. Саид с презрением посмотрел ему вслед. Он был так возмущен низостью купца, который подобрал его и заманил к себе в дом намеренно, чтобы заполучить в свои руки. Он огляделся, нельзя ли сбежать, но окна были за решетками, а двери на запоре. Наконец, после долгого раздумья и колебаний, решил он на первое время согласиться на предложение купца и послужить у него в лавке. Он понял, что другого выхода нет, ведь даже если бы ему удалось сбежать, без денег до Бальсоры все равно не добраться. Но он вознамерился при первой возможности попросить самого калифа взять его под защиту.
На следующий день Калум-бек повел своего нового слугу на базар к себе в лавку. Он показал ему шали, чадры и прочий товар и объяснил, в чем состоят его обязанности. С этого дня Саид в одежде приказчика, без всяких воинских доспехов, с роскошной чадрой в одной руке и шалью в другой, стоял в дверях лавки и зазывал проходящих мужчин и женщин, расхваливал товар, говорил его цепу и предлагал купить. Скоро Саиду стало ясно, почему Калум-бек взял его в зазывалы. Сам Калум-бек был низкорослый, уродливый старик, и когда он стоял в дверях лавки и зазывал покупателя, то соседи, а то и прохожие, отпускали в его адрес насмешливое словцо, мальчишки дразнили его, женщины обзывали пугалом, а на молодого, статного Саида, который был вежлив в обхождении и умел показать товар лицом, было приятно смотреть.

3.8 -Sudba Saida by Olga Beregovenko, on Flickr

Когда Калум-бек увидел, что с тех пор, как у входа в лавку стоит Саид, у него прибавилось покупателей, он помягчел в обращении с ним, стал лучше кормить и одевать наряднее и к лицу. Но Саида мало трогали эти доказательства благосклонности хозяина, и днем и ночью, даже во сне, он и так и сяк прикидывал, как бы ему вернуться на родину.
Однажды, когда торговля в лавочке Калум-бека шла особенно бойко и все упаковщики, в обязанности которых входило доставлять покупателям товар на дом, были разосланы, в лавку вошла старая женщина и тоже что-то купила. Выбирала она недолго и, пообещав на чай, потребовала, чтобы ей донесли покупку до дому.
– Будьте любезны, потерпите с полчасика, и все вам будет доставлено, – сказал Калум-бек, – или наймите другого носильщика.
– Вы же купец и хотите, чтобы ваши покупатели пользовались услугами случайных носильщиков? – возразила женщина. – А что, если такой малый скроется в толпе с моей покупкой? Где мне тогда искать на него управу? По рыночному закону вы обязаны доставить покупку мне на дом, и я буду этого требовать.
– Только полчасика подождите, уважаемая, – просил купец, боязливо глядя вокруг. – Все мои люди разосланы.
– Лишь в жалких лавчонках не хватает людей для услуг, – возразила сердитая покупательница. – А вот там в дверях что за бездельник стоит? Иди сюда, малый, бери сверток и ступай за мной!
– Стойте, стойте! – закричал Калум-бек. – Да это мой зазывала, моя вывеска, мои магнит! Ему нельзя отходить от порога!
– Подумаешь! – возразила женщина и без долгих слов сунула свой сверток Саиду под мышку. – Плох тот купец и плохи его товары, раз они сами за себя не говорят и нуждаются в вывеске – в бездельнике зазывале, идем, идем, малый, заработаешь на чай!
– Ну тебя к Ариману и всем духам тьмы! Беги! – проворчал Калум-бек вслед своему магниту. – Да смотри скорей возвращайся. Старая ведьма чуть не вывела меня из себя, еще немного – и я поднял бы крик на весь базар!
Саид поспешил за женщиной, которая не по возрасту легко побежала по базару, а на улице еще прибавила шагу. Она остановилась у великолепного дома, постучала, двери распахнулись, женщина поднялась по мраморной лестнице и поманила за собой Саида. Они пришли в высокий просторный покой. Саиду еще не доводилось видеть столько богатства и роскоши. Там старая дама опустилась в изнеможении на подушки, указала ему, куда положить сверток, дала мелкую серебряную монету и отпустила.
Он был уже в дверях, когда кто-то звонким нежным голосом окликнул его: «Саид!» Удивившись, что его здесь знают, он оглянулся – на подушке вместо старой дамы сидела окруженная рабами и прислужницами писаная красавица. Саид, онемев от восхищения, скрестил на груди руки и низко ей поклонился.
– Саид, милый мой юноша, – обратилась к нему красавица. – Я очень сожалею, что на пути в Багдад тебя постигло столько злоключений, но именно здесь, только здесь предначертано было судьбой развеяться тем чарам, под власть которых ты подпал, покинув родительский кров до того, как тебе исполнилось двадцать лет. Саид, дудочка еще у тебя?
– Да, у меня, – радостно воскликнул он и вытащил золотую цепочку, – уж не вы ли та добрая фея, что при моем рождении сделала мне этот подарок?
– Я была другом твоей матери, останусь и твоим другом, если ты сам будешь добрым и хорошим. Ах, зачем твой отец столь легкомысленно не послушался моего совета! Ты избежал бы многих бед.
– Значит, так было суждено! – ответил Саид. – Но, милостивая фея, прикажите, чтобы сильный норд-ост впрягся в вашу облачную колесницу, подхватите меня и за две минуты домчите в Бальсору к отцу, и я терпеливо доживу там те полгода, что остались до моего двадцатилетия.
Фея улыбнулась.
– Ты умеешь разговаривать с нами, – сказала она. – Но, бедняжка Саид, это невозможно. Сейчас, когда ты не в родительском доме, помочь тебе я бессильна. Бессильна даже освободить тебя из-под власти презренного Калум-бека. Ему покровительствует враждебная тебе могущественная фея.
– Так, стало быть, у меня есть не только добрый друг, но и злой недруг? – спросил Саид. – Сдается мне, я уже не раз испытал на себе воздействие злых чар. Но помогите мне советом, ежели это в вашей власти! Пойти ли мне к калифу и попросить у него защиты? Он мудр, он защитит меня от Калум-бека.
– Да, Гарун мудр, но, к сожалению, он всего только человек. Он, как самому себе, доверяет главному хранителю казны Месуру, и он прав, ибо испытал Месура и убедился, что это человек верный, а Месур, в свою очередь, как самому себе, верит твоему другу Калум-беку, и в этом он не прав, потому что Калум человек плохой, хоть он и родня Месуру. Калум хитер и, как только вернулся сюда, наговорил о тебе всякие были и небылицы Месуру, а тот пересказал его басни калифу, и ты будешь плохо принят, если явишься во дворец. Но есть другие возможности и пути к нему приблизиться, а тебе звездами предначертано завоевать его расположение.
– Да, что и говорить, дела мои плохи, – печально промолвил Саид. – Придется мне еще какое-то время стоять у лавки презренного Калум-бека. Но одну мою просьбу, глубокочтимая фея, вы, может быть, все же могли бы уважить. Я обучен ратному искусству, и для меня наибольшая радость – ристанье, где состязаются в метании копья, стрельбе из лука, сражениях тупыми мечами. Самые знатные багдадские юноши каждую неделю участвуют в подобных состязаниях. Но на ристалище могут выступать только свободные люди в богатых доспехах и одежде, и, уж конечно, не слуга базарного лавочника. Если бы только вы могли сделать так, чтобы раз в неделю я имел коня, богатое одеяние и доспехи и чтобы узнать меня было не так-то легко…
– Благородный юноша вправе высказать такое желание, – сказала фея. – Твой дед по матери был самым отважным мужем в Сирии, и его дух, видно, унаследовал и ты. Запомни этот дом; здесь каждую неделю будут ждать тебя два оруженосца верхами, с конем для тебя, здесь же найдешь ты одежду, доспехи и воду, умыв ею лицо, ты станешь ни для кого неузнаваем. А теперь, Саид, прощай! Запасись терпением, будь разумен и добродетелен! Через полгода твоя дудочка издаст звук, и голос ее дойдет до слуха Зулимы.
С чувством благодарности и благоговения расстался юноша со своей чудесной покровительницей. Он запомнил дом и улицу и пошел обратно.

@темы: сказки

---

Петршинский холм (Petřín)

Немного весны для вас друзья!

DSCN3443 by Olga Beregovenko, on Flickr

смотреть дальше

DSCN3448 by Olga Beregovenko, on Flickr

DSCN3449 by Olga Beregovenko, on Flickr

DSCN3453 by Olga Beregovenko, on Flickr

DSCN3450 by Olga Beregovenko, on Flickr

@темы: путешествия..., Мирвен, MiniFee, Прага

---

Academia Artium Magicum Rudolphina. Глава 3. В гостях у бабушки

Авторы: Geshka, Gentiane.

Жанр: приключения, юмор, детектив.

Рейтинг: General


Глава 3. В гостях у бабушки

Когда Мирвен дома крутилась в новом платье перед зеркалом, отец неосторожно заметил, что в школе ей выдадут также полосатые гольфы и галстук – в цветах ее будущего факультета.
- Это в каких таких цветах? – не преминула поинтересоваться Мирвен.
- Ну, Каролинум – это красный с белым, - принялся перечислять отец, наморщив лоб. – Хунедвара – красный с черным. Дрэгула – черный… и желтый, Бранкович – синий и белый.
Представив себе все эти сочетания, Мирвен вынесла вердикт:
- И знаете, на кого я буду похожа? На клоуна, вот на кого! – Цтибор с Мартой лишь устало переглянулись: за последние несколько дней им до ужаса надоело спорить с дочкой. – Ну хоть к бабушке в разноцветных гольфах ездить не придется, - пробормотала она под нос, убедившись, что от родителей реакции ей не дождаться. Тут ей пришла в голову еще одна мысль, и она не замедлила ее озвучить: - А ты, пап, тоже цветастые носки носил? Какого цвета?
Цтибор вновь бросил быстрый взгляд на жену, которая почему-то тут же погрустнела, и обманчиво спокойным голосом объяснил:
- Нет, не носил. Я ведь проходил краткий курс, так что в этом надобности не было.
- Вот ведь повезло, - буркнула Мирвен. – А может, мне тоже краткого курса хватит?
- Подожди, пока начнешь учиться, - терпеливо вздохнул Цтибор, - а там посмотришь, захочется ли тебе покидать школу раньше времени.

На следующий день они собрались с визитом к Кази Чермаковой, бабушке Мирвен – в кои-то веки родители не пытались отсрочить неизменный визит.
- Палочку не забудь, - инструктировал дочку Цтибор.
- А может, не стоит? – встревожилась Марта. – А то еще потеряет…
- Пускай привыкает, - отрезал ее муж. – Теперь это все равно что часть ее руки, так что в ее интересах беречь палочку, словно зеницу ока.
Мирвен воззрилась на чехол с опасливым уважением и сама предложила Марте:
- Мам, а может, ты мне карман на мантию пришьешь – а то ведь и вправду посею ненароком.
На радостях Марта помимо этого нашила целую кучу карманов на школьную сумку – для чернильницы, для пера и петельки для свитков – Мирвен едва успела ее остановить, когда она примеривалась, куда бы пристроить карманчик для носового платка.
- У меня и ручкой-то каракули выходят, - бормотала девочка, недоверчиво изучая чернильницу и перо. – А тут страшно представить, что получится…
Ее отец лишь закатил глаза: похоже, он тоже это представил.

Наконец со сборами было покончено, и они втроем отправились в Млада-Болеслав. Их путь лежал по трассе Е-65, так что вокруг преимущественно тянулись распаханные поля, и потому Мирвен заранее настроилась проскучать час в пути. Где-то на середине сидящая спереди Марта обернулась к дочери:
- Смотри, проезжаем мимо Бенаток!
Как ни вглядывалась Мирвен, ей не удалось ничего увидеть, кроме поросших деревцами окраин дороги. Наконец, миновав предместье Подхлуми, они повернули к парку Штепанка – там по краю распаханных полей выстроился целый ряд аккуратных домиков с черепичными крышами, в паре которых обосновались бабушка и дядя Мирвен. Разумеется, его семья была тут как тут, дожидаясь родственников в гостиной. При виде родни Мирвен едва подавила желание спросить, не ради нее ли они так вырядились: Филипп напялил новенькую школьную мантию, под стать ее собственной, дядя Ченек был в простой черной мантии, тетя Ева в песочной – Мирвен уже успела подметить, что этот цвет сейчас, похоже, в моде – но больше всех отличилась бабушка: ее мантия была пурпурного цвета, в тон бордовой остроконечной шляпе. Завидев внучку, она поприветствовала ее возгласом:
- Мира, ну наконец-то! – и обняла, словно сто лет не видела. – Наконец-то ты с нами! – бросив взгляд на сына, она поспешно добавила: - Разумеется, ты всегда была одной из нас, и осталась бы моей любимой внучкой, даже если бы не получила письма…
- Как вкусно пахнет! – восхитилась Марта. – Мне не терпится поглядеть, что вы сотворили – может, позволите немного помочь вам на кухне?
- Все готово, дорогая! – заверила ее Кази. – Так что садитесь-ка за стол, а я сейчас накрою.
Мирвен расположили рядом с Филиппом, и он тут же затрещал: судя по его блестящим глазам, он давно дожидался этого момента.
- Здорово, что теперь с тобой можно говорить начистоту, а то приходилось следить за каждым словом – чуть оговоришься, и родители всех собак спустят. Теперь ты такой же фотограф, как и я, - он подмигнул, толкнув Мирвен локтем.
- Ты что, хочешь сказать, что мне там еще и фотографии учиться придется? – спросила Мирвен с оттенком легкой паники в голосе. Это почему-то настолько рассмешило Филиппа, что отвечать пришлось его отцу:
- Видишь ли, фотография – это стандартное прикрытие волшебников, между прочим, очень удобное: достаточно прихватить с собой камеру на место происшествия, и не возникнет ни проблем с доступом в самый центр событий, ни лишних вопросов. К тому же, фотоаппарат можно зачаровать некоторыми полезными заклинаниями – Обливиате, например…
- Это что, чтоб тушить что-нибудь? – переспросила Мирвен.
- Нет, конечно, это чары забвения, - с усмешкой ответил Ченек.
- А если тебя застукали в процессе приготовления зелья, всегда можно сказать, что готовишь проявитель или закрепитель, - вмешалась Ева Чермакова. – По счастью, очень мало людей действительно этим интересуются, а то как-то раз я попала в довольно глупую ситуацию, - она хихикнула и ткнула мужа локтем в бок, совсем как только что Филипп – Мирвен. – Помнишь того господина, нашего соседа? – Она изменила голос, заговорив степенным басом: - «Гм, посмотрим, что у вас за проявитель… Надо же, сколько лет занимаюсь фотографией, а о таком даже не слышал!»
- Ну да, а когда говоришь другому волшебнику сделать снимок – это значит применить заклинание, - сообщил Филипп, едва ли не подскакивая от нетерпения. – Подобрать фокус – это прицелиться, панорамный снимок – это заклинание, наложенное на всю площадь, а мгновенный снимок – боевое заклинание.
- Скажите сыр, - подмигнул девочке Цтибор и прищелкнул языком.
- Ясно, - пробормотала она, силясь уложить все это в голове.
- Интересно, на какой факультет тебя отправят! – снова встрял Филипп.
- А что, есть разница?
- Огромная! – со значением произнес мальчик. – Вот я, например, учусь на Хунедваре – как и папа в свое время. – При этих словах он приосанился, гордо выпятив грудь с красно-черным галстуком. – Каролинум тоже неплохой факультет, - признал он, - там училась мама. – Тетя Ева кивнула. – Бранкович, ну… зато там декан классная, - при этих словах у него в глазах появилось мечтательное выражение.
- Ну-ну, она уже в мои времена была классная, - усмехнулся его отец.
- А на Дрэгуле деканом Мраз – вот уж куда я точно не хотел бы попасть.
- Ладно тебе: кто тебя не нахваливает – так сразу изверг, - ухмыльнулся Ченек. – Лучше сказал бы, что он как следует преподает свой предмет.
- Ты-то его не знаешь, - надулся Филипп. – Такого мерзкого типа еще поискать.
- Ты его больше слушай. На самом деле, не важно, куда ты попадешь – в Академии Рудольфина нет более и менее почетных факультетов, что бы там не болтали иные умники. – Ченек потянулся через стол, чтобы взъерошить волосы сына – тот досадливо тряхнул головой, поправляя прическу. – Все равно как не бывает людей лучше и хуже – бывают лишь обладающие бóльшими способностями в той или иной области.
- Вот твой высокочтимый Мраз сказал бы тебе на этот счет, - обиженно пробормотал Филипп.
- Кстати, мы встретили в лавке Грегоровича профессора Дали, - припомнил Цтибор. – Он ведь твой декан, Филипп?
- Да, - тут же просветлел тот. – Он тоже классный – строгий, но не брюзга, как Мраз.
В этот момент в гостиную зашла бабушка в сопровождении Марты, несущей стопку тарелок – вернее, они проследовали за целой вереницей блюд, которые буквально парили в воздухе. Мирвен так и застыла с открытым ртом, недоумевая, не пора ли ей ловить посудины, пока они не попадали на пол; впрочем, судя по тому, как спокойно восприняли это окружающие, она рассудила, что волноваться покамест не о чем.
Блюда были настолько специфичные, что на время Мирвен позабыла про связанные со школой вопросы, посвятив все внимание их изучению.
- А это что такое? – поинтересовалась она, с подозрением тыкая вилкой в содержимое тарелки: это не походило ни на мясо, ни на рыбу.
- Это стозев, Мира, - ответила бабушка, ловко подцепляя вилкой кусок с собственной тарелки. Она уже сняла свою багряную шляпу, явив родичам столь знакомый Мирвен пучок седых волос, неизменно увенчанный легкомысленно торчащим хвостиком, придающим бабушке сходство с какой-то хохлатой птичкой.
- А что, нормальной едой волшебники не питаются, типа как индусы? – ляпнула Мирвен, не подумав. По счастью, Кази отнюдь не обиделась: от души рассмеявшись, она объяснила:
- Скоро ты убедишься, что по большей части еда самая что ни на есть обыкновенная. Просто мне хотелось приготовить что-нибудь особенное по случаю праздника.
- А, тогда спасибо. – Вдохнув поглубже, Мирвен сунула вилку в рот и старательно прожевала, стараясь не замечать ни вкуса, ни запаха. Правда, когда она его волей-неволей распробовала, то вынуждена была признать: - Правда, м-м, вкусно.
- Попробуй сливочного пива, - с энтузиазмом предложил Филипп и, не дожидаясь ее согласия, наполнил стоящий перед девочкой бокал. Глотнув, Мирвен с разочарованием выяснила, что никакого отношения к пиву этот напиток не имеет, но, в общем-то, вполне себе ничего – отдаленно напоминает какао.
Венцом застолья стал торт размером с колесо телеги, на котором разноцветным кремом были изображены разнообразные приключения Мирвен. У нее тут же возник вопрос: неужто бабушке и раньше все было известно – чего ради тогда было хранить все в тайне? Но поразило ее отнюдь не это: все фигурки двигались! Поначалу размещавшийся по центру медведь побрел вдоль края торта, а фигурка кудрявой девочки то прыгала на волнистые линии, символизирующие воду, но отскакивала от них. По счастью, происшествие с Евой Бобаловой в эти анимированные анналы не попало.
От Мирвен не укрылось, что на ее отца этот кулинарный мультик произвел еще большее впечатление, чем на нее саму: он уставился на торт прямо-таки неверящим взглядом. Как выяснилось, это кулинарное произведение поразило не только их: разглядывая рисунки, тетя Ева склонилась над тортом так низко, что рисковала запачкать ворот своей модной мантии.
- Как вам это удается, Кази? – в искреннем восхищении спросила она.
- О, ничего сложного – эти чары долго не держатся, - отмахнулась бабушка.
- Сколько я ни пробовала, самое большее, чего мне удалось добиться – это дергающихся букв в надписи «С Днем Рождения».
- Да уж, - не замедлил вставить Филипп, - я чуть тик не заработал под конец праздника.
- Это то же заклинание, что и с шоколадными лягушками, - принялась объяснять Кази, чертя черенком вилки по салфетке. – Весь фокус в том, чтобы разделить слои…
Дальше Мирвен перестала понимать смысл речей бабушки, да и не особо стремилась их понять, вместо этого отдавая должное торту.
- Боюсь, кулинарная магия – это просто не мое, - вздохнула тетя Ева – судя по ее виду, она тоже поняла в пояснениях свекрови далеко не все. – И кто это придумал, что, если тебе хорошо даются зелья, то значит, ты – прирожденный повар…
- Пожалуй, нам пора, - засобирался Цтибор. – Хочу успеть до темноты.
- А может, все-таки воспользуетесь камином? – предложил Ченек. – Теперь-то можно…
- Нет, - решительно заявил Цтибор. – Прежде всего, у нас и камина-то нет.
- А…
- Благодарю, но у нас тут машина, - напомнила Марта.
- Послезавтра встретимся в Бенатках! – напоследок крикнул Филипп с садовой дорожки.
Это напоминание о скором отъезде изрядно подпортило настроение Мирвен. Залезая на заднее сидение машины, она бурчала:
- Даже по парку не прогулялись. На поезде ездить куда веселее…
- Не волнуйся, на выходных будешь ездить на поезде, вместе с Филиппом, - заверила ее Марта.
- Ну вот, и все выходные торчать здесь – еще немного, и я подумаю, что вы мечтаете от меня избавиться, - для порядка заметила Мирвен, хотя после чудес, которые она узрела в доселе неинтересном доме бабушки, перспектива проводить выходные у нее уже не столь отвращала.
- Знаешь, на твоем месте я бы радовался, что у тебя вообще есть выбор, - с внезапной жесткостью в голосе отрубил Цтибор. Подобная интонация ее обычно невозмутимого отца так напугала Мирвен, что в ответ она лишь пробурчала себе под нос:
- Выбор – скажешь тоже…
Марта встревоженно поглядывала то на мужа, то на дочь, но оба погрузились в угрюмое молчание.

Благодарим за внимание!

@темы: литература, Academia artium magicum Rudolphina, наши эксперименты, Geshka, Прага

---

Котик)

DSCN9810 by Olga Beregovenko, on Flickr

+1

DSCN9786 by Olga Beregovenko, on Flickr

@темы: Кот, FairyLand, MiniFee, BJD

---

Academia artium magicum Rudolphina. Глава 2. Злата уличка

Авторы: Geshka, Gentiane.

Жанр: приключения, юмор, детектив.

Рейтинг: General


Глава 2. Злата уличка

Родители готовились к предстоящему учебному году с энтузиазмом, по мнению Мирвен, чрезмерным. На книжных полках невесть откуда появились фотографии из Бенаток, и Марта то и дело повторяла, что это за чудесный городок.
- Прямо-таки сказочный, волшебный, - восхищалась она, любуясь видом на набережную реки Йезеры, протекающей по центру города.
- Что ж тогда мы там раньше не бывали? – кисло поинтересовалась Мирвен. – Когда, ну, возраст был более подходящий.
- Да все как-то было не собраться. – Марта бросила встревоженный взгляд на мужа и поспешила сменить тему: - А пока пойдете за покупками за Злату уличку [1] – представляешь, сколько там всего интересного!

- Вот чего там точно хоть отбавляй – так это туристов, - без энтузиазма отозвалась Мирвен, вспоминая о своих визитах в это заповедное место. – Не протолкнешься.
- Зато никто не замечает ничего необычного, - подключился к разговору Цтибор.
- Там и пропажи кошелька своего не заметишь, - бросила Мирвен. – Кстати, сколько они стоят, все эти прибамбасы? А то еще выяснится, что мы из-за них в долги залезем.
- Насчет этого не волнуйся, - приободрившись, заверила ее Марта. - Хотя школьные принадлежности не такие уж дорогие, твоя бабушка выразила желание оплатить все покупки к школе.
- Да ну? – изумилась девочка. – С какой это радости? – Хотя она отнюдь не считала бабушку жадиной, но уже привыкла к тому, что традиционным подарком от нее на любые праздники была домашняя выпечка, а вовсе не игрушки или книжки, которыми одаривали внучат бабушки ее друзей.
- Она, вроде как, была рада, - еще один встревоженный взгляд в сторону Цтибора, - что ты пойдешь по ее стопам.
- На ее месте я не была бы так уверена, - заметила Мирвен. – Но передайте спасибо.
- Сама и передашь! – радостно сообщила ей мать. – На выходных мы все вместе поедем в Млада-Болеслав.

На следующий день Мирвен с отцом отправились за покупками, как и было обещано. Девочка прихватила объемистую школьную сумку, а Цтибор – и вовсе потертый походный рюкзак, смотревшийся весьма странно в историческом центре Праги. Мирвен то и дело недовольно косилась на отца, который привлекал к себе нежелательное внимание; впрочем, ему самому и дела до этого не было: он преспокойно расталкивал туристов, словно ледокол – глыбы льда. Держась в его фарватере, Мирвен вскоре достигла невзрачной на вид сувенирной лавочки в самом конце Златой улички, неподалеку от башни Далиборка. Скучающий за полупустой витриной продавец поприветствовал Цтибора с неожиданной сердечностью:
- Чермак! Давненько не виделись! – поднявшись с высокого стула, он пожал руку отцу Мирвен. Переведя взгляд на девочку, он спросил: - Что, собираешь дочку в Бенатки?
Цтибор без особой радости кивнул:
- Да вот, прислали ворона с приглашением на полный курс.
- Надо же. – В голосе продавца послышалась грусть. – Мои-то трое здесь учатся, в Праге.
- Я думал, и с Мирвен так будет, - с сожалением отозвался Цтибор, - знаешь ведь, как это бывает.
- Ну да, - задумчиво вздохнул мужчина. – И все же вам повезло: сквиб и маггла…
- Мы пойдем, если не возражаешь? – прервал его Чермак.
- Конечно, пойдемте я вас проведу, - тотчас поднялся с места продавец.
Мирвен безропотно взошла с отцом по лестнице, ведущей, по-видимому, на крышу, затем спустились на пару пролетов по отходящим вбок ступеням, снова поднялись – Мирвен уже запуталась в этих переходах, гадая, где же они после этого окажутся – но, к ее изумлению, миновав темную кладовку, они вновь очутилась на мостовой Златой улички. Не успела она спросить, какой же смысл был карабкаться по всем этим лестницам, как до нее дошло, что с по-прежнему запрудившей узкую улицу толпой что-то явно не так. Вместо громогласных, пестрых туристов с фотоаппаратами повсюду толклись не менее воодушевленные люди в столь же пестрых… мантиях. Отец, похоже, не находил в этом ничего странного – подтолкнув застывшую с открытым ртом дочь, он сообщил:
- Прежде всего, справим тебе форму, потом – в лавку Грегоровича.
Мирвен настолько захватило преображение навязшей в зубах древней улочки, что она безропотно следовала за отцом, позабыв даже поделиться своими мрачными предчувствиями по поводу школьной формы. Прежде всего, Злата уличка существенно удлинилась: прежде ее можно было бы обойти за пару минут, если бы не вездесущие туристы, теперь же ее дальний конец терялся за лесом остроконечных шляп. Кроме того, она обзавелась извилистыми ответвлениями, разбегающимися меж старинных домов подобно конечностям многоножки. Ну а теснящиеся вдоль улицы магазины определенно были поинтереснее сувенирных лавок: крыльцо одного было сплошь увешано звенящими на ветру золотыми гирляндами, из дверей другого разносилось карканье, уханье, мяуканье и чьи-то истошные взвизги, в витрине третьего кружили какие-то немыслимые сласти, что не привлекло бы внимания Мирвен, если бы они при этом не парили в воздухе без какой-либо поддержки.
- А где мы вообще? – первым делом выпалила Мирвен, как только смогла вымолвить хоть слово.
- На Златой уличке, - пожал плечами Цтибор. – В той ее части, где тебе не доводилось бывать прежде.
Впервые Мирвен с досадой подумала, что кое о чем ее отец мог бы рассказать ей и раньше: похоже, здесь и вправду было интереснее, чем в любом Диснейленде.
Наконец Цтибор дернул ее в сторону, ухватив за локоть, и, к разочарованию девочки, они зашли в самую невзрачную, на взгляд Мирвен, лавку.
Работавшие в просторном освещенном зале женщины даже не взглянули на новоприбывших: они гусиными перьями записывали результаты измерений, которые поставляли им танцующие в воздухе тканевые метры. Они обмеряли троих ребят: девочку парой лет постарше Мирвен и двух мальчиков, один из которых уворачивался от ленты, пытающейся обвить его талию. Заинтригованная этим противостоянием, Мирвен не заметила, как к ней тоже подошла длинноволосая блондинка в элегантной песочного цвета мантии. Очнувшись, Мирвен тотчас затараторила:
- Мне, если можно, подол покороче – а то родители вечно шьют на вырост, а я особо не расту, все и болтается до пят, пока не износится.
- У нас на этот счет есть нужные чары, - с терпеливой улыбкой ответила женщина и объяснила, пока метр вился вокруг девочки – та сама с трудом подавила желание отстраниться, когда к ней метнулась змееобразная лента: - Заклинания наложены не только на подол юбки, но и на стыки, так что одежда подстраивается под размеры владельца, пока чары не выветрятся.
- А когда они, э, того, - опасливо поинтересовалась Мирвен, - все не развалится на мне в самый неудачный момент?
- Разумеется, нет – они исчезают постепенно, не раньше, чем через пять лет, так что весь период обучения мантия точно прослужит, - заверила ее женщина.
- Ну, это вряд ли, - пробормотала под нос Мирвен, - разве что она и чинится сама собой, и отчищается…
Когда с измерениями было покончено, она подумала было, что они с отцом двинутся дальше: пошив одежды – занятие муторное, тут без нескольких примерок не обойтись – однако блондинка отправила ее в одну из кабинок, куда принесла несколько кусков черной материи. Стоило Мирвен раздеться, как ткань взвилась в воздух, повинуясь движениям палочки женщины, и обхватила тело девочки, словно Черное пальто из детских страшилок; еще несколько взмахов палочкой и протараторенных на едином дыхании непонятных фраз – и вот она стоит перед зеркалом в черном платье до колена, с круглым воротом и уже обхватившим талию широким поясом. Вереницей подплыли блестящие пуговицы и, опустившись на грудь, тотчас вцепились в ткань, словно выстроившиеся в линию жуки.
- Гм… - протянула Мирвен, не зная, к чему придраться. – В плечах жмет…
- Сейчас подправим, - пробормотала портниха, уже занимающаяся вторым куском ткани. – Подними-ка руки!
Когда Мирвен вышла показаться отцу в готовом форменном платье, мантии и остроконечной шляпе, бросив взгляд на свое на свое отражение, она пробормотала:
- По крайней мере, костюмом на Хэллоуин я теперь обеспечена.
Цтибор в ответ лишь вздохнул.
- Четыре галеона семь сиклей, - сообщила портниха, убедившись, что покупатели вполне удовлетворены.
- Запишите на счет Кази [2] Чермаковой, - велел ей Цтибор, и она удовлетворенно кивнула.
- А это вообще сколько? – поинтересовалась Мирвен громким шепотом.
- Ну, не самая дешевая вещь, - пожал плечами. Дождавшись, пока портниха отойдет, он вполголоса добавил: – По правде, лично я не уверен, что стоит тратиться на мантию от «Паутины чар», учитывая, как ты обычно обращаешься с одеждой. Но твоя бабушка настояла – что ж, ее право. – При этом Мирвен почудился в его голосе некий оттенок мрачного удовлетворения.

Лавка Грегоровича оказалась поблизости, и ее интерьер был еще менее увлекательным: куча стеллажей, стол и темноволосый лопоухий молодой человек за ним, уткнувшийся в газету.
- Пан Грегорович? – шепотом спросила у отца Мирвен. По-видимому, уши молодому человеку были даны не только ради умаления его привлекательности – еще прежде, чем Цтибор успел качнуть головой, он отозвался:
- Андро Драгович, к вашим услугам, - отозвался он, не поднимая глаз от газеты. В его голосе звучал легкий иностранный акцент. – Кому выбираете палочку?
- Дочери, - поспешил ответить Цтибор, подталкивая Мирвен к столу. Той же отчего-то внезапно расхотелось выбирать палочку, и она уже повернулась было к отцу, чтобы спросить, нельзя ли это как-нибудь отложить, когда голос молодого человека словно приковал ее к месту. В нем было что-то завораживающее, словно тонкая корка льда, только-только схватившаяся на поверхности воды – нога так и тянется дотронуться до нее носком.
Драгович взялся за линейку и Мирвен невольно отшатнулась, но, к ее облегчению, на сей раз продавец предпочел сделать промеры собственноручно. Присмотревшись, Мирвен обнаружила, что его черты до странного гармонируют с голосом: в их невыразительной гладкости крылись изломанные линии, превращая его лицо в подобие картинки-загадки. За работой он бубнил скучающим голосом:
- Как вам наверняка известно, палочки мастера Грегоровича известны по всей Европе своим непревзойденным качеством, эффективностью и изяществом. Наша система позволит выбрать палочку, наиболее подходящую вам по физическим и психоэмоциональным параметрам.
Судя по отстраненному виду, с которым он снимал мерки, у Мирвен сложилось впечатление, что на самом деле продавцу нет никакого дела до нее и ее палочки, и потому она перестала обращать на него какое-либо внимание, отвернувшись к витрине, за которой как раз остановились две весьма колоритные фигуры: длинноволосый брюнет с вороном на плече в темной мантии, похожей на плащ прошлого века, и седой старичок в чем-то вроде побитого молью сюртука и шляпе, скособоченной, как и он сам.
- Широкий ассортимент древесины и волшебных компонентов обеспечивает непревзойденное разнообразие свойств, отвечающих самому взыскательному вкусу… - За витриной старик вынул из складок мантии продолговатую деревянную коробочку, похожую на пенал, протянул собеседнику и заковылял прочь, опираясь на удивительно будничную трость – такая же была и у бабушки Мирвен.
- Наш магазин дает гарантию того, что палочка прослужит вам долгие годы верой и правдой, - с явным облегчением выдохнул молодой человек и побрел за стеллажи. В этот момент дверь открылась, впуская того самого мужчину из-за витрины – ворон сидел не шелохнувшись, будто приклеенный, лишь блестел любопытный темный глаз. У Мирвен даже возникло сомнение: настоящий ли он? Вблизи видны были местами поседевшие и малость поредевшие перья, из-за чего ворон казался побитым молью чучелом. Сам мужчина был под стать своей птице – смуглый и темноглазый. Войдя, он поклонился отцу Мирвен – тот ответил сдержанным кивком.
Вскоре из-за стеллажей появился Драгович с парой коробочек в руках под стать тем, что брюнет получил от старушки. На появление этого посетителя он отреагировал куда живее, чем на Чермаков – тотчас направился к нему с радостным возгласом:
- Пан профессор, чем могу служить? Надеюсь, с вашей палочкой все в порядке?
Тот остановил его движением ладони:
- Благодарю. Закончите сперва с юной пани, я не тороплюсь.
- Ну что ж, попробуйте вот это. – Драгович сунул в руку Мирвен одну из коробочек – как выяснилось, в ней лежала деревянная палочка, сродни бедноватому реквизиту театральных постановок, разве что без звезды на верхушке.
- Как попробовать? Укусить ее, что ли? – недовольно отозвалась Мирвен, чувствуя укол досады: с ними-то он не обходился, как с дорогими гостями; небось, не терпится спровадить ее с отцом, чтобы увиваться вокруг этой важной персоны.
На лице молодого человека появилось надменно-презрительное выражение.
- Возьмите в руку и махните, - процедил он.
Последовав его совету, Мирвен тотчас уронила палочку с громким вскриком: та словно ужалила ее в руку.
- Так я и думал, - как ни в чем не бывало бросил молодой человек. Устремив пристальный взгляд на отца Мирвен, он спросил: - У вашей жены в роду были…
- Моя жена – маггл, - перебил его Цтибор.
- Понятно, - многозначительно протянул продавец. Мирвен так и вскипела в ответ на его снисходительный тон и, когда Драгович протянул ей вторую коробочку, демонстративно сложила руки на груди, заявив:
- Мне и одного ожога хватит. Предупреждать надо, раз вам все понятно.
Однако продавец нимало не смутился:
- Берите-берите. Эта подобрана специально для вас, вам понравится. – То, что он обращался к ней, словно к девочке в детском саду, которую уговаривают взять конфетку, взбесило Мирвен еще пуще, но она все же открыла коробочку и с опаской вытащила палочку необычного розоватого цвета с разводами – по правде говоря, при первом взгляде на нее девочка заподозрила, что палочка пластмассовая. Осмотрев ее со всех сторон, девочка на всякий случай помедлила – ничего не происходило – и наконец махнула ей наотмашь, от всей души надеясь разгрохать что-нибудь в лавке этого малоприятного типа. Хоть ее чаяниям и не суждено было сбыться, из палочки вырвалось несколько искр, что вызвало радостное восклицание Цтибора. Оставшийся невозмутимым Драгович прокомментировал:
- Земляничное дерево – между прочим, единственный экземпляр в наличии. Волшебный компонент – волос келпи. Тоже, знаете ли, непросто было раздобыть. – Он замолчал, явно ожидая восторгов со стороны Мирвен, но та лишь поджала губы, поэтому за нее высказался отец:
- Благодарю вас, сколько стоит палочка?
- Тридцать восемь галеонов, - изрек Драгович, устремив глаза на потолок и, словно припомнив фразу, которую он непременно должен был втолкнуть в свой рекламный диалог, протараторил: - Одиннадцать дюймов, гибкая, мощная.
Цтибор сглотнул, Мирвен же возмутилась: это почти в десять раз дороже ее дорогущей мантии! Но прежде чем она успела вмешаться, продавец добавил, не спуская глаз с закопченного потолка:
- Другая палочка вашей дочери не подойдет.
- Ну что же, - медленно проговорил Цтибор, - твоя бабушка сама велела, чтоб я купил тебе все самое лучшее. А если расходы ее не устроят, то мы с мамой поменяем деньги и добавим от себя…
Тут внезапно подал голос дожидающийся на стуле для посетителей мужчина:
- Обратитесь в школу – в случае необходимости вам возместят стоимость палочки и других принадлежностей.
- Благодарю, но думаю, что этого не потребуется, - суховато отозвался Цтибор.
Едва выйдя из лавки, Мирвен заворчала:
- Пап, ты что, не понял – он же тебя просто на деньги развел! Втюхал самую дорогую, которую, небось, не покупали уже лет двадцать, и рад! Надо было хоть спросить про другие – наверняка нашлась бы попроще!
- Как твоя рука? – вместо ответа спросил Цтибор, явно желая сменить тему.
- Да ничего, - буркнула Мирвен, рассматривая ладонь – и вправду ничего, только кожа самую малость покраснела. «В конце концов, - заключила она про себя, - хотят бросать деньги на ветер – их дело». К тому же, палочка ей и вправду понравилась.
Хоть это и трудно было представить, дальнейшее было еще менее увлекательным. Следующим в списке покупок значилась покупка книг и котла. Предоставив выбор отцу, Мирвен сквозь витрину разглядывала людей на улице - все как на подбор заходили в более интересные лавки.
- Ты поменьше бери, поменьше, - приговаривала она, пока Цтибор перебирал бронзовые котлы. – Я там не собираюсь на весь класс супы наваривать. – Правда, когда дело дошло до покупки ингредиентов, Мирвен все же проявила некоторый интерес. – Интересно, Общество охраны дикой природы в курсе? – спросила она, разглядывая сосуды с глазами тритонов и крыльями летучих мышей. – Пожалуй, нет, - ответила она самой себе, когда ее взгляд упал на бутыль с этикеткой «Драконья кровь». Взглянув на цену, она невольно присвистнула: - Ну ничего себе! Можно подумать, настоящая!
- Вот, держи! – Цтибор сунул ей в руки котел, в котором покоился бумажный пакет с ингредиентами, явно желая отвлечь ее от комментирования содержимого полок. И все же, выйдя на улицу, Мирвен первым делом спросила громким шепотом:
- А что, это правда от настоящего дракона? Не из какого-нибудь там комодского варана?
- А ты в учебнике прочти, в кои-то веки. – С этими словами Цтибор сунул ей в руки перетянутую ремнем книгу, которая не внушала девочке никакого доверия хотя бы потому, что издавала задумчивые чавкающие звуки, несмотря на плотную перевязь.
- Да ну, там, небось, сплошные нарвалы. – Этот зверь стал для Мирвен нарицательным, когда на уроке биологии она уверенно определила его как морскую корову и долго настаивала на своей правоте, апеллируя к наличию рога. Правда, свои плюсы в этом тоже были: пусть над ней потешался весь класс, зато биологичка с тех самых пор больше не решалась вызывать ее к доске, налегая на письменные тесты. Когда они проходили мимо очередной лавки – мяукающей и ухающей – Мирвен посетила более удачная идея: – Кстати, там ведь говорилось, что можно привезти с собой питомца – может, мне завести дракончика?
- Разрешены только кошки, крысы, вóроны, совы и жабы, - педантично перечислил Цтибор. – Хочешь, купим тебе жабу? – Он кивнул в сторону входной двери.
- Вот уж спасибо, - насупилась Мирвен. – Какой смысл ехать в школу волшебства с… жабой? А впрочем, мы же, наверно, будем ставить на них опыты – может, у меня будет гигантская саблезубая лягушка?
- Не будет тебе жабы, - оборвал ее отец. – Тебе даже крысу нельзя доверить.
- Не больно и хотелось, - буркнула Мирвен. – Ну хоть мороженое ты мне купишь?
Многоярусное произведение магической кулинарии хотя бы отчасти примирило Мирвен с несуразностями магического мира.

Примечания:
[1] Злата уличка, или Золотая улочка – одна из известнейших достопримечательностей Праги – старинная улица, где некогда проживали Франц Кафка и Густав Майринк, а также, согласно легендам, здесь жили и работали алхимики.
[2] Так звали дочь князя Крака, сестру легендарной пророчицы Либуше, которая предсказала основание Праги.

Благодарим за внимание! Мы будем рады любым вашим отзывам!

@темы: литература, Academia artium magicum Rudolphina, наши эксперименты, Geshka, Прага

---

Доброй ночи, Клэр

Доброй ночи, Клэр

автор Jesse Hajicek, под ником Jumping Jack Flash
перевод с английского vaili

Оригинал находится здесь: www.fictionpress.com/s/2610266/1/Good-Night-Cla...

Согласие на перевод: Обратились к автору, но он пока нам не ответил. Однако на его странице он разрешает использовать его творчество с указанием его авторства.

Смирение – страннейшее из состояний.

Я была в красном на его похоронах.
Не то чтоб я хотела выделиться – не приведи господи, я хотела стать невидимкой. Взгляды его родственников скользили по мне, будто грязные пальцы. Они винят меня, я точно знаю. Но я не могла надеть черное. Мы с ним все время ходили в черном. Он не годится для траура. Наверно, так вот выделиться для меня все равно что надеть рубище и посыпать голову пеплом. Я купила красное платье для похорон – красивое платье, может, для выпускного. Зачесала волосы наверх и накрасилась, будто ему еще было до этого дело.
Открытый гроб стоял в старомодной комнате со стенами цвета горчицы и коричневым ковром. В костюме он смотрелся как-то неправильно. Они купили костюм, лишь чтобы похоронить его. По крайней мере, они хотя бы волосы ему не обрезали. Только волосы выглядели привычно. Я долго смотрела на него, чувствуя, что должна его поцеловать, что буду жалеть всю жизнь, если не сделаю этого. Думая о том, как в старости я скажу: «Я смотрела на своего мертвого возлюбленного в гробу, желая поцеловать его, но боялась, что его губы на ощупь будут как резина». Его лицо казалось кукольным, фальшивым, вовсе не похожим на него. Я знала, что при бальзамировании они что-то запихнули под веки, чтобы глаза казались нормальными; и знала, что под веками нет многоцветных глаз. У основания черных волос виднелись русые корни. «Могли бы их хотя бы подкрасить», - подумала я и коснулась его головы.
Волосы казались слишком знакомыми на ощупь, слишком живыми, когда основание моей ладони коснулось их сухого прохладного шелка, и я отошла от гроба, так и не поцеловав его, не проронив ни слезинки. Мне хотелось плакать, но я не могла. Я присела на стул и принялась считать про себя до десяти, снова и снова, до тех пор, пока не подошло время церемонии. Тогда я ушла. Я знала, что, если услышу сладкие слова об ангцах и милосердии, то просто не выдержу.

Дорога домой выдалась долгой, дождь то начинался, то затихал. Красный сатин так сильно лип к ногам, что я думала, что подол порвется, и натирал кожу. Меня это устраивало, ведь если бы мне было удобно, вина бы меня доконала.
Это была не моя вина, во всяком случае, в прямом значении слова. Но я могла предотвратить это. Если бы я что-то сказала, когда он заговорил об измененном состоянии, про ту книгу Римбо о систематической рассинхронизации всех чувств. Я могла бы каким-нибудь образом отговорить его, пусть это сделало бы меня похожей на мамочку из родительского комитета. Я могла бы пойти вместе с ним к Стиффи, могла бы заорать на него: ледяной мет, ты совсем съехал – я думала, ты имел в виду траву, думала, ты о кислоте, об абсенте в бокалах тонкого стекла в твоем воображении. Я могла убить Стиффи. Может, я и так его убью. Может, мне хоть так полегчает.
Инфаркт в двадцать три. Интересно, что они сказали его родителям?
Я добрела до дома, не позволяя глазу останавливаться ни на чем, что могло бы о нем напомнить. Повесила платье на вешалку и убрала в шкаф в спальне. Его джинсы по-прежнему валялись на полу. Я теперь спала в гостиной.
На ум ничего не шло, кроме как лечь спать, но я не думала, что смогу уснуть. Я всеми силами прогоняла все мысли из головы. На улице вновь полил дождь. Я вышла на лоджию и уставилась на квадратные пиксели экрана. Чтобы посмотреть в окно, мне пришлось бы взглянуть на его клавиатуру. Я опустила руки на черный пластик чехла, совсем как он до того, как это все случилось. Наступала на CD-диск и подняла его. Они валялись повсюду – в тот день он был просто вне себя: пытался свести две дорожки, и мне казалось, что получается зачетно, но он все твердил, что это отстой, полная лажа, и пинал стойку с дисками. Ну а потом опустил чехол на клавиатуру и позвонил Стиффи.
Я могла бы отобрать у него телефон. Могла повиснуть на его спине. Могла бы заняться с ним любовью. Даже если бы потом он все равно схлопотал инфаркт на потертом ковре Стиффи, по крайней мере, я бы знала, что сделала это.
Я отворила дверь, потому что собралась пройтись, и тут заметила, что стою в колготках и лифчике. Тогда я надела черное платье. Его купил мне он – все из себя суперклевое и готичное, но совершенно идиотское под дождем – думаю, этого мне и хотелось. Дверь все еще была открыта – туда забежала чья-то кошка, так что я не стала ее закрывать.
Я долго бродила по окрестностям. В дверях супермаркета «Сэйфвэй» сидел старик, от которого шибало спиртным за милю. Он бросил мне: «Улыбка не убьет тебя, дорогуша». Мне захотелось его ударить. А потом два парня на остановке крикнули мне: «Эй, Мортиция, кто-то умер?» И им наподдать тоже хотелось. Но я не стала, просто пошла мокнуть дальше. Спустя какое-то время мне подумалось, что следовало ответить. Надо было сказать им: «Сегодня я видела своего парня, накачанного бальзамирующей жидкостью с какими-то штуками под веками». Наверно, им стало бы не по себе и они больше не стали бы докапываться до мрачных людей. Но сама мысль о существовании других людей приводила меня на порог отчаяния, так что я просто продолжила считать. Ну да хотя бы дождь не стихал.
По пути домой я так вымоталась, что сомневалась, что смогу подняться в квартиру, но меня туда и не тянуло – не хотелось лежать там в одиночестве. Я прислонилась к кирпичной стене и прикрыла глаза. Я мечтала взорваться, упасть и рухнуть бесформенной кучей. Чтобы была зима, и я могла бы просто лечь тут и замерзнуть. Я не хотела смиряться с этим, сживаться с мыслью, что он мертв. Теперь он под землей во мраке. Его совершенные руки, совершенные уши – все это обратится во тлен вместо того, чтобы закончить второй альбом. Вся эта изумительно изощренная музыка утеряна навсегда. Я хотела быть там, где его музыка. Меня трясло.
Внезапно я осознала, что замерзла, потому что теперь стало тепло. Икроножные мышцы перестали дрожать, плечи расслабились. Я ощутила страшную усталость, достаточную, чтобы упасть и отрубиться. Не надо думать. Можно спать. Карабкаясь по ступеням, я чувствовала себя невесомой и далекой.
В моей квартире на диване расселся Стиффи. Он выглядел разозленным и сбитым с толку. Его приход сюда меня даже позабавил: он что же, не догадывается, что я хочу его убить?
- А ты времени зря не теряешь, - бросил он.
Я ничего не ответила, направившись к шкафу. Мне нужен был молоток.
- Он что, золотая рыбка? Смыла в унитаз и завела новую?
- Не пори чепухи, Стиффи. Почему тебя освободили под залог? Тебе следовало бы гнить в какой-нибудь темной дыре. – Все это я произнесла абсолютно ровным голосом. Вспомнив, что молоток лежит в кухонном шкафчике, я двинулась туда.
Стиффи подошел и просунул голову в дверь.
- Не строй из себя невинную жертву, Клэр. Не знал, что ты такая хладнокровная сучка. Я тут пришел, потому что меня всего крючит от вины, чтобы ты могла меня отмудохать, если я это заслужил, а тут выясняется, что ты уже нашла себе нового трахаля и ни о чем таком не паришься. Да ты просто бешеная сука!
Я наконец отыскала молоток, но забыла, что хотела с ним сделать.
- Что?
- Я тебя видел. Я смотрел в окно и видел, как ты обжимаешься с тем пацаном. Я его знаю? Я видел только его лохмы. И не парь меня, что это такой-сякой кузен после того, как ты с ним сосалась.
Я вспомнила, что хотела сделать с молотком и показала его Стиффи.
- За последние три дня меня никто не трогал, а последним был коп. Он дал мне чашку кофе. Три дня назад. Так что твой мозг превратился в овсянку, как и следовало ожидать. Я говорю тебе это, потому что не хочу, чтобы ты клеветал на меня, когда его увидишь. – Я вышла из кухни, держа молоток.
- Господи Иисусе! – Стиффи попятился, вылупив гляделки, а затем кинулся прочь.
Я двинулась в гостиную – слишком устала, чтобы за ним гоняться. Затем прошла в прихожую и на сей раз заперла дверь. Потом прилегла на диван и уснула.
Я проснулась вялая и вся в поту, словно банное полотенце, так что пришлось идти в ванную. Царила полная темнота. Наши ноги переплелись, так что в меня уперлась его костлявая лодыжка, когда я выпутывалась. Я так и помылась в темноте и уже шла обратно, когда до меня дошло: я каким-то образом очутилась в кровати, да еще не одна.
Я зажгла свет в спальне. Постельное белье было раскидано, причем не так, как раньше. Место, где лежала я, пропиталось потом. Я встала на колени и опустила руки на вторую подушку. Она была влажной. Я уткнулась в нее лицом и вдохнула его запах. Сигаретный дым, шампунь и амбра – запах, знакомый мне лучше всех прочих. От этого аромата и воспоминания о том, как я отлепляла свои потные ноги от его какую-то минуту назад меня прохватил озноб. Я даже не пробовала убедить себя, что какой-то незнакомец забрался в квартиру и мою постель: я слишком хорошо знала его запах и как обычно переплетались наши ноги.
Я поднялась с кровати и двинулась по квартире, зажигая свет. Мне не было страшно, но меня всю трясло. Когда я заглянула на лождию, то увидела его лицо в темных стеклах. Мое сердце подпрыгнуло, прежде чем я поняла, что вижу собственное отражение. Мои волосы – точно такие же, как у него, и это делало нас похожими. Там я тоже включила свет, затем пошла в ванную и отыскала там бритву, оставшуюся с тех времен, когда у меня был ирокез. И побрилась налысо.
Потом я вернулась в кровать и заснула. Мне снилось, что кто-то проводит рукой по щетине на моей голове, словно лаская щенка.
Проснувшись, я залезла в душ, и тут зазвонил телефон. Когда я застегивала джинсы, начал трезвонить домофон. Я выглянула в окно: если это опять Стиффи, то мне понадобится молоток. Но это были просто Дженни с Крисом. Я нажала кнопку, и на мгновение у меня закружилась голова. Я была бы на седьмом небе, если бы это могло значить, что я беременна, но я знала, что это оттого, что я не поела.
Крис сообщила:
- Мы просто зашли, чтобы убедиться, что у тебя все в порядке.
- В смысле, не подумываешь застрелиться, - добавила Джен. – Мы в курсе, что у тебя далеко не все в порядке. Ты ни слова не сказала на похоронах, так что мы поняли, что ты не в себе.
- Вы там были? – переспросила я. – Я вас не видела.
- Я так и поняла, - кивнула Джен.
- Ты вообще ела, Клэр? – спросила Крис и полезла в холодильник. Джен вышла на лоджию, сняла чехол с клавиатуры и принялась включать эффекты.
- Не надо, - попросила я.
Она извинилась и выключила установку.
- Давайте прогуляемся, - предложила я. – Сходим куда-нибудь.
Им пришлось напомнить мне, чтоб я надела ботинки. Снаружи было чересчур светло. Я почти не говорила, но съела все, что они передо мной поставили, не чувствуя вкуса.
Когда они доставили меня обратно, я сообразила, что они так ничего и не сказали о моей обритой голове. Потирая затылок, я стояла посреди квартиры и вертелась вокруг своей оси, раз за разом. Уже смеркалось. У меня было чувство, что нужно сделать что-то важное. В темноте клавиши сияли ярко-синим, светились красные и зеленые огоньки. Я думала, что Джен все выключила, но, видимо, нет – не только стойку эффектов, но и цифру тоже. Я села на вращающийся стул и надела наушники, затем запустила файл, который был в обработке.
Я думала, что, услышав музыку, тотчас разревусь. Я вообще не плакала до сих пор, и это нависало надо мной, давя все тяжелее. Но, едва в ушах зазвучали ударные, как я едва не позабыла, что он мертв. Казалось, я слушаю не ради воспоминаний, а чтобы оценить результат. Я даже принялась делать мысленные заметки: партия виолончели забегает вперед, а тут ударные чересчур незамысловаты. Так я и прослушала все восемь песен, потом включила компьютер.
Ожидая, пока он запустится, я начала вспоминать, что все это неправильно: мне не стоило это трогать. Но вновь на плечи опустилось это тяжелое тепло, даруя утомленную расслабленность, и рука сама собой потянулась к мыши. Я вырезала куски и добавляла ноты. Я загружала мелодии с дисков и сливала дорожки. Я переделала первую песню и записала новый файл. Лишь тут до меня дошло, что на самом-то деле я не знаю, как работает эта штуковина. Но это соображение не удержало меня от того, чтобы проиграть песню, ремикс которой я каким-то образом состряпала, закрыв глаза и воображая, как она будет звучать, распыленная на пределе громкости и поглощенная дергающимися на танцполе телами. Мое преклонение перед его талантом не помешало мне признать, что этот вариант куда лучше прежнего.
От всего этого я так устала, что отправилась в кровать, хоть было всего десять. В полусне я перевернулась, откинув руку – и она приземлилась на его грудь. Моя ладонь легла на его плечо, так что я ощутила приподнятый краешек татуировки, который так и не залечился полностью. Я приоткрыла глаза и различила в темноте его улыбку, а потом он опустил пальцы мне на веки. Тогда я подумала, что не имеет значения, что случилось в реальности, раз он по-прежнему здесь: я не хотела лишиться его из-за излишней рассудочности. И не думать об этом оказалось до странного просто.
После этого потянулась череда дней, наполненных светом и снами. Порой заходили люди, чтобы убедиться, что я жива и не спятила. Я вела себя тихо, но в остальном почти нормально. Оставшись в одиночестве, я рисовала абстрактные картины цветными карандашами и слушала классику по радио. Я вела бездумное счастливое существование, словно престарелая кошка. По вечерам я работала над ремиксами альбома. Ночи я проводила с ним. Порой он позволял мне поглядеть на себя, но недолго. С его глазами было что-то не так, поэтому он не хотел, чтобы я их видела.
Наверно, я ела не слишком много, потому что джинсы стали сползать, а грудь – болтаться в лифчике. Однажды я открыла холодильник и обнаружила, что молоко прокисло, а все остальное покрылось плесенью. Тут я сообразила, что у меня нет денег, и задумалась, есть ли работа. Надо бы позвонить и объяснить, почему меня не было все это время. Рабочий номер засветился в памяти телефона пять раз. Я присела на диван, чтобы поразмыслить над этим, и тут наступила темнота. Не помню, чтобы я зажигала свет, но он был включен, и записывающее оборудование тоже.
В домофон звонили. Я вновь ощутила нежное, но настойчивое давление на плечах, словно кто-то опустил на них руки, и нажала на кнопку, не посмотрев, кто там.
Вошел Стиффи. Он казался каким-то дерганым и растерянным, словно рад бы оказаться в каком угодно другом месте.
- Ну ладно, я пришел, - заявил он. – Ну и где он, к чертям собачьим?
Я не знала, что ему ответить, потому отвернулась и двинулась к установке.
- Где он? Бро, ты думаешь, это прикольно, заставить меня думать, будто я убил человека? Завтра мое слушание, ты в курсе? – Он опустил руку мне на плечо с нешуточной силой. – Где твой гребаный бойфренд? Этот ушлепок звонит мне на трубу, как ни в чем не бывало, весь такой: «Стиффи, заходи давай, я тебе кой-чего покажу». – Поскольку я не отвечала, он дернул меня за плечо, и стул развернулся. – И ты тоже в этом замешана! Этот высерок и на собственные похороны притащился, так ведь? Это ведь он висел на тебе в тот день, когда я подумал…
- Да, - ответила я. Мой голос звучал странно, словно смешивался с чьим-то еще. Я даже знала, с чьим именно. Я улыбнулась и позволила ему произнести его реплику:
- Сядь-ка, Стиффи, - сказал он моими устами. – И послушай.
Стиффи побелел и осел на стул.
Мои руки взялись за мышь, приводя в систему мерцающие на экране квадратики. Мои руки уже сами собой нажимали на кнопки, переключали эффекты. Затем мои пальцы вспорхнули на клавиатуру и начали играть.
Это была лучшая вещь, какую он когда-либо сочинил. Я не имела к этому никакого отношения – она была его от начала до конца: ее математически выверенная сердцевина, хирургически вырезанные и мастерски сплетенные ноты. Прекрасные созвучия взбегали вверх и скатывались вниз одновременно, поглощая друг друга и растекаясь. Это была девятая песня. Запись крутилась.
Идеальная с первого же раза – она не потребует обработки.
Закончив, я развернулась – взопревшего Стиффи трясло, кожа приобрела какой-то желтоватый оттенок.
- Что за хрень, бро, - произнес он словно в прострации.
Он вновь заговорил моими устами:
- Я знаю, что ты сожалеешь.
- Ага, - выдохнул Стиффи.
- Сам я не в претензии, но надо подумать и о Клэр – смотри, что с ней сталось. – То, как я говорю сама о себе, должно бы показаться забавным, но мне отчего-то было не смешно. Опустив руку на живот, я ощутила, как отощала, взгляд упал на заострившийся локоть. – Тебя приговорят, ты ведь знаешь. За хранение наркотиков и убийство.
- Знаю, - отозвался Стиффи, сотрясаясь всем телом.
- Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.
- Заметано. Все, что пожелаешь.
- Я хочу, чтобы этот альбом обогатил Клэр. Хочу, чтобы ты сделал меня знаменитостью.
- Но…
- Ты можешь. И лучше бы тебе это сделать.
На этом Стиффи подскочил.
- Прекрати это, Клэр, ты меня уже до усрачки напугала.
Я встала и сгребла потный ворот футболки Стиффи, заставив его взглянуть мне в глаза. Я знала, что едва дохожу ему до подбородка, но теперь я глядела на него сверху вниз, вздергивая его к себе, а он хлопал губами, будто задыхающаяся лягушка.
- Просто сделай это на хрен, Стиффи. Ты мне должен.
Я почуяла, что Стиффи обмочился, и отпустила его. Он уполз прочь, словно жук. Я двинулась за ним и закрыла дверь.
Когда я вернулась на лоджию, он стаял перед клавиатурой. Его глаза по-прежнему были черными провалами, но лицо выглядело живым и нормальным. И он был по-прежнему красив даже в этом дурацком костюме.
- Хотел бы я тебя увидеть, - сказал он.
Я бросилась к нему и обхватила его руками. Он был холодным и исхудавшим на ощупь. Я знала, что теперь, закончив с альбомом, он уйдет.
- Я хочу с тобой!
Он приподнял мое лицо и заставил меня заглянуть в дыры, зиявшие вместо глаз. В них мерцали звезды.
- Все хорошо, Клэр. Лучше, чем я могу высказать.
- Останься! – взмолилась я. Он улыбнулся, и звезды дрогнули. Тогда он убрал руки.
Сквозь запах химчистки, исходящий от костюма, я различила его запах. Все, что я видела – это звезды на том месте, где были его глаза, невообразимо огромные и далекие, разносящие беспредельные, тайные, жгучие мысли. То, что светилось в них, наполняло меня, накрывало с головой и поглощало без остатка.
Когда я проснулась, желудок так ныл от голода, что мне пришлось перемещаться, согнувшись. Дома не было ничего, кроме крекеров, так что я съела целую пачку, сидя на кухонном полу. Затем я сунула голову под кран и пила, пока не начала захлебываться. После этого я наконец обратила внимание на то, как от меня пахнет, и отправилась в душ. Лишь когда я оделась и зашнуровала ботинки, я осознала, что вернулась к реальности. Словно наконец-то проснулась. Теперь я больше не смогу работать на той установке, потому что альбом закончен.
Я вышла на лоджию и включила проигрыватель.
На середине первой песни я и вправду расплакалась. Я ревела, пока мое лицо не покрылось слоем слез, соплей и слюны, начало саднить глаза и разболелась голова, словно череп треснул и весь ужас осознания смерти хлынул наружу.
Первые песни потонули в рыданиях, но потом слезы иссякли, и я почувствовала, как опустевшее сознание наполняется музыкой. На последней композиции я замерла: в конце был кусок, которого я не записывала.
Это была закольцованная фраза: «Доброй ночи, Клэр». Она повторялась, постепенно затихая: «Доброй ночи, Клэр. Доброй ночи, Клэр. Доброй ночи».

@темы: переводы, мистика, литература, vaili

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Academia artium magicum Rudolphina. Глава 1. Странности родительского поведения

Авторы: Geshka, Gentiane.

Жанр: приключения, юмор, детектив.

Рейтинг: General

Саммари: В глубине веков в сердце Центральной Европы была основана школа магии и волшебства Академия Рудольфина. В наши дни она остается одним из оплотов магического образования, не столь известным, как Хогвартс, но также славящимся древними традициями. Учебный год осени 1991 должен был начаться для рядовой чешской школьницы Мирвен Чермаковой, как обычно, и ничто не предвещало того, что ему суждено перевернуть всю ее жизнь вверх тормашками…


Глава 1. Странности родительского поведения

Мирвен Чéрмакова в свои четырнадцать больше всего любила: лето, сочетание оранжевого с черным, приключенческие романы и фисташковое мороженое. Очень не любила: когда ее называли Мирой, домашку на выходные, осенние дожди, мыть посуду и когда ей ничего не понятно. А именно последнее из ее «черного списка» и началось после того, как появилось то письмо.
Оно пришло отнюдь не обычным путем: ни почтальона, ни вызова на почту. Заслышав резкий стук, словно камушек ударился в стекло, Мирвен бросилась к окну – быть может, друзья зовут – и успела заметить черную тень, которая тотчас взвилась на крышу. Выглянув из окна, девочка убедилась, что на улице совершенно пусто. Уверившись в том, что девчонки прячутся в подъезде, она собралась было бежать вниз, чтобы их там застукать, но тут заметила валявшийся на полу пухлый конверт с витиеватой надписью: «М. Чермаковой, Прага, Хрусицка, 1, квартира 115, окно во двор».

- Мам, твое? – помахивая конвертом, Мирвен бросилась в комнату родителей: ей достаточно пеняли на беспорядок в ее комнате, чтоб родители закидывали туда еще и свои вещи.
Марта Чермакова вскрыла его и в недоумении произнесла:
- Мира, похоже, это тебе… - Помедлив, она добавила: - Пожалуй, мне надо посоветоваться с отцом… Жди здесь. - После этого родители уединились и долго совещались шепотом. Все это время Мирвен изнывала под дверью, силясь догадаться, что же такого в этом письме: если бы это касалось ее «успехов» в школе, так она бы сразу поняла. И потом, тогда ей бы пришлось приглашать своих родителей в школу, и отнюдь не письмом.
Надеждам на то, что родители хоть что-то прояснят после совещания, не суждено было сбыться – кроме: «Поговорим об этом позже», ей не удалось добиться решительно ничего.
- С бабушкой все в порядке? – потребовала Мирвен, дойдя до самых страшных предположений.
- Да, да, не волнуйся, Мира, - безрадостным голосом заверила ее мать, уже использованием ненавистной дочери формы имени подтверждая, что поводов для волнения хоть отбавляй. – Все здоровы… по крайней мере, насколько мне известно.
Мирвен жутко хотелось поделиться с подругами рассказом о странном поведении родителей и послушать, что они думают на этот счет, но она боялась, что, стоит ей уйти, как они возобновят обсуждение – а ее рядом, как назло, не будет. Поэтому она продолжала слоняться по квартире, и родители также не гнали ее гулять, хотя обычно постоянно твердили о пользе свежего воздуха, заявляя, что взаперти она сполна насидится после окончания каникул. Теперь же они лишь провожали дочь опасливым взглядом, словно она на их глазах балансировала на перилах балкона.
Надо сказать, Мирвен редко злилась на родителей, обычно они как-то решали все разногласия мирно. Если ей доводилось провиниться, то мать с расстроенным видом повторяла: «Ну ты же умная девочка», словно пытаясь внушить это дочери. Марта Чермакова была на редкость покладистой женщиной с солнечными русыми волосами и слегка рассеянной улыбкой; она не любила спешки и верила, что во всем можно разобраться, если подойти к этому с умом и расстановкой, так что Мирвен не без оснований считала, что у нее самая добрая мама на свете.
С отцом же разговор был короткий: его педагогическое преимущество заключалось в том, что он никогда не выходил из себя даже во время наказания, зачитывая приговор с выражением ледяного спокойствия. Чаще всего это было: «Пожалуйте в угол, сударыня». Там Мирвен должна была проводить до получаса жизни, предположительно предаваясь размышлениям о пользе послушания. На деле же девочка пялилась в пыльный темный угол – она подозревала, что мать неспроста избегает его при уборке – предаваясь мечтаниям о том, как если бы она внезапно оказалась принцессой. Вот прибыли бы герольды и сообщили, что вышла ошибка и на самом деле она дочь вовсе не четы Чермаков, а короля… - на этом месте наступала некоторая заминка: в Чехии короля не было вот уже много веков – на это познаний Мирвен в истории со скрипом хватало – а уезжать куда-нибудь в Нидерланды или Швецию ей решительно не хотелось: один язык чего стоит…
Несмотря на приверженность методу угла и пряника, приходилось признать, что в основном Цтибор Чермак был мировым отцом. Этот светловолосый рослый широкоплечий мужчина ненавидел политику, не любил резких высказываний, верил, что всего можно добиться миром, и являлся ярым приверженцем отдыха на природе: они чуть не каждые выходные отправлялись всей семьей то на велопрогулки, то на лодках по Влтаве, а порой даже ездили на лошадях и уходили в недельные походы. Хоть многие сверстники Мирвен люто ненавидели отдых с родителями, сама она не имела ничего против, а в последние годы ей порой даже удавалось зазвать кого-нибудь из друзей: Славку из соседнего дома или Доротку. Нередко они прихватывали с собой и Филиппа – двоюродного брата Мирвен, с которым она за последние годы здорово сдружилась, несмотря на то, что он всегда смотрел на нее несколько свысока, напуская на себя таинственный вид, и обожал разглагольствовать о тонкостях фотографического мастерства, совершенно неинтересной девочке – его родители был фотографами, и сын, похоже, готов был последовать по их стопам. Хотя они с Мирвен регулярно созванивались по телефону, виделись они не столь уж часто: семья Филиппа жила в Млада-Болеславе, там же, где и бабушка, от визитов к которой родители Мирвен старательно увиливали.
Два дня безвылазно проболтавшись в трехкомнатной квартире, внезапно ставшей очень тесной, Мирвен почувствовала, что достигла точки кипения.
Протопав в гостиную, где родители сидели перед телевизором с таким видом, словно из последних сил торчат на скучном ужине, Мирвен заявила:
- Так, либо вы сейчас же расскажете, в чем дело – я ведь знаю, что это как-то связано с тем письмом – либо… поеду к бабушке и спрошу у нее! – Мирвен понимала, что угроза так себе, но ничего более действенного в голову не приходило: обещать, что перестанет разговаривать с родителями – похоже, они только рады будут; сбежать в лес – еще и похвалят за тягу к природе. Однако результат неожиданно превысил все ожидания.
- Мира… - Марта с шумом втянула воздух и бросила неуверенный взгляд на мужа. – Возможно, нам давно следовало тебе все рассказать… Но мы как-то думали, что, может, это не имеет никакого значения, а тебе – лишние переживания… Что, может, все обойдется…
Мирвен так и осела в кресло: в голове всплыли рассказы о жутких врожденных заболеваниях, которые проявляются даже в самом нежном возрасте.
Цтибор поспешил прийти жене на помощь:
- Видишь ли, Мирвен… - Чермак, размеренный голос которого обычно напоминал диктора из новостей, замялся, и его дочь невольно заерзала в кресле: видать, дело было нешуточное, раз ее «в-любой-ситуации-главное-сохранять-полное-спокойствие» папочка так распсиховался. – Мы с мамой всегда старались сохранять видимость нормальной, обычной семьи, но на самом деле… твоя семья не совсем обычная.
- Вы с мамой – шпионы, да? – Мирвен подскочила на кресле, захваченная этой идеей. – Или агенты КГБ под прикрытием? – с сомнением добавила она. Второе предположение понравилось ей значительно меньше первого, однако все, что сулило приключения, неизменно вызывало у нее энтузиазм – не слишком здоровый, как порой замечала ее мать.
- Гм, нет. – Цтибор сглотнул. – Вообще-то, ты происходишь из семьи волшебников. – Вскинув ладонь, он поспешно добавил: - Не торопись с возражениями, сперва выслушай все до конца. – По правде, особого счмысла в этом предупреждении не было: его дочь и так утратила дар речи от подобного заявления. – Вернее сказать, волшебники были только с моей стороны, - Марта энергично закивала, - а у меня магические способности не проявились, так что мы думали… - Цтибор вздохнул, - иначе, конечно, рассказали бы тебе об этом намного раньше.
В воцарившемся молчании Мирвен бросила:
- Ну что же, очень смешно. Странно только, что вы не подождали до первого апреля – розыгрыш был бы что надо.
Однако во взглядах, которыми вновь украдкой обменялись родители, разочарования из-за быстрого разоблачения не было и в помине. Мирвен вновь опустила глаза на письмо и задумалась. Прежде у ее предков не было склонности к подобным шуткам: самое заковыристое, что им удалось провернуть – это когда они заявили, что на все каникулы едут к бабушке, а на самом деле купили путевки на горный курорт в Судетах. Менее уверенно она добавила:
- Мне уже не шесть лет, если кто забыл. – Родители хранили стоическое молчание под ее пытливым взглядом, и тогда Мирвен в растерянности бросила: - А из нас, гм, никто не сошел с ума? – Едва эти слова сорвались с ее языка, она тут же осознала их нелепость: ведь в таком случае сумасшествие должно быть исключительно заразным, и поправилась: – Нас часом не снимают скрытой камерой?
Ее отец медленно покачал головой.
- Понимаешь, Мирвен, мы предпочитали не заострять на этом внимание, но ты и сама должна была заметить некоторые… странности, которые с тобой порой приключаются. – Дав время этой мысли осесть в голове дочери, он продолжил: - Ты ведь помнишь тот случай в походе?
- С медведем? – Случай был тот еще: она увидела медвежат, и от умиления у нее мигом вылетели из головы все наставления отца. Не успела она погладить одного из малышей, как появилась разъяренная мамаша. Прибежавший на визг дочери отец тут же велел:
- Мира, ложись на землю, не двигайся и… - Его слова были прерваны мощным ревом. Медвежата бросились врассыпную, медведица – за ними, то ли собирать непослушный выводок, то ли ее также устрашил этот жуткий шум – который, приходилось признать, издавала девятилетняя девочка. До смерти перепуганной Марте муж сказал лишь, что потом все объяснит – Мирвен тогда еще гадала, как именно он умудрился это сделать. Правда, в тот момент ей было не до этого – неизвестно, как для медвежьей семьи, а для нее этот случай без последствий не остался: несколько дней она вовсе не могла произнести ни слова, а потом пару недель хрипела, словно в разгар ангины.
- И на порогах, - добавил отец, вырывая ее из воспоминаний. Этот случай был куда безобиднее: их байдарка перевернулась, выкинув родителей и все припасы в воду. Опасности не было никакой, ибо глубины там было от силы по пояс, да и течение не ахти, разве что пришлось тащиться на ближайшую станцию голодными. Мирвен же неведомо как оказалась на берегу, не замочив даже подошв резиновых сапог.
- И с Евой Бобаловой, - робко добавила Марта.
- Эта дура сама свалилась, я тут ни при чем, - обиженно бросила Мирвен. Ее злейшая неприятельница, Ева Бобалова, упала с лестницы после того, как пообещала ей, Доротке и Славке: «Все, пигалицы, вам не жить!» Правда, к недовольству Мирвен, на поверку оказалось, что она всего-навсего растянула лодыжку, а воплей было: «Это все Чермачка, она меня столкнула!» И это при том, что Мирвен стояла на пустынной лестнице на целый пролет выше. Правда, после обстоятельного разговора четы Чермаков с директором и того – с родителями Евы, голословные обвинения прекратились, а сама Бобалова и иже с ней впредь держались от Мирвен и ее подружек в стороне.
- М-м-м-да? – неуверенно протянула девочка. По крайней мере, если родители давно об этом задумывались, то это хотя бы не внезапное помешательство, а, значит, с этим можно как-то совладать. Успокоив себя этой мыслью, она принялась судорожно припоминать все, что по этому поводу читала или видела в фильмах. – А вы не думаете, что я, типа, одержимая? – Эта мысль настолько не понравилась ей самой, что она поспешила добавить: - Или, скажем, ангел?
При этой фразе родители переглянулись между собой с таким видом, словно готовы прыснуть со смеху, несмотря на угрюмую атмосферу.
- Нет, Мирвен, - терпеливо заверил ее отец. - Ты – волшебница.
- Но, может, это все-таки телекинез или что там еще… - не сдавалась девочка, и тут ее осенило: - Ты сказал, что волшебники были только с твоей стороны – так ты что, хочешь сказать, что бабушка…
Ответом ей стали торжественные кивки родителей – до того синхронные, словно действие происходило в какой-то пьесе.
- А также твой дядя Ченек и его семья…
- И Филипп? – севшим голосом переспросила Мирвен.
- И он. Кстати, насчет него…
- Вот черт, - устало выдохнула Мирвен. – Он и без того надменная задница.
- Мира! – воскликнула Марта, но муж остановил ее: - Оставь, у нее просто шок.
- Не то слово, - подтвердила девочка и зашла с другого конца: - А почему вы об этом рассказали, ну, сейчас? Ведь ничего необычного в последнее время, вроде как, не происходило… - При этих словах она недоверчиво оглядела комнату, словно ожидая, что из-за дивана высунется что-нибудь вроде черта, или с люстры спорхнет фея.
- Дело в том, что на твое имя пришло письмо… Кстати, Марта, где оно?
- Вот. - Мать Мирвен тотчас извлекла из кармана домашнего платья конверт, который, судя по его помятому виду, таскала там все эти дни, и протянула дочери.
- Прочитай, - подбодрил ее отец.
Неуверенно шмыгнув носом, Мирвен принялась разбирать готические закорючки – что такое принтер или хотя бы пишущая машинка, отправители, похоже, ведать не ведали.
«Госпожа Мирвен Чермакова,
Мы имеем счастье сообщить, что вам выпала возможность обучения в Международной академии магических наук и искусств имени императора Рудольфа Второго.
Обучение полностью бесплатное. Курс среднего обучения занимает четыре года, студенты проживают на территории академии, за исключением летних, рождественских и пасхальных каникул.
Профилирующими предметами школы являются чары (в том числе, практическая и теоретическая магия и трансфигурация), алхимия, астрология и история.
Список необходимых к школе предметов прилагается.
В случае согласия просим уведомить, отправив письмо с почтовой птицей или же по почте на адрес школы: Бенатки над Йезерой, Замок».
Дочитав письмо, Мирвен бросила озадаченный взгляд на родителей:
- Если все это правда, то это, наверно, круто. Но у меня же школа… – Она красноречиво взмахнула письмом в сторону, где располагалось вышеуказанное здание. – Так что, ну, не знаю, напишите: спасибо, мол, не надо. – Подумав, она добавила: - Впрочем, может, они мне какие-нибудь учебники пришлют, я их полистаю на досуге.
Родители вновь переглянулись, и у обоих на лице отобразилось одинаково удрученное выражение. Отец натянул улыбку и голосом, который он использовал, когда увещевал Мирвен сделать то, что она, в принципе, не обязана – к примеру, извиниться перед бабушкой после того, как отказалась есть ее пережаренные кнедлики – произнес:
- Мирвен, дочка, понимаешь… Это для твоей пользы, в конце концов.
Глядя на хмурое лицо дочери, Марта подключилась, воодушевленно залопотав:
- Представляешь, как будет здорово, если ты научишься творить волшебство! И как удивятся Славка с Доротой?
Незаметно пихнув жену локтем, Цтибор продолжил нарочито бодрым тоном:
- В любом случае, здорово ведь будет познакомиться с такими же, как ты, верно?
- Что значит – такими же? - скривила рот девочка. – К тому же, если верить вашим словам, так с троими такими же я и без того знакома, и это меня вполне устраивает. Пускай они меня и обучат этой вашей мумбе-юмбе, если это так уж необходимо.
- Мира! – осуждающе сдвинула брови Марта.
- Не горячись, - непонятно кому из них велел Цтибор, успокаивающим движением опустив руку на плечо жены. – Думаю, что, когда ты хорошенько над этим поразмыслишь, то сама поймешь, что у тебя есть таланты, которыми многие обделены – взять хотя бы нас с мамой. Но, чтобы ты могла их использовать, тебе следует учиться.
- Ага, вытаскивать кроликов из шляпы и пилить людей. – Мирвен нахохлилась, сложив руки на груди. – Что там еще – ах, да, история с химией, мои любимые предметы. – Именно с этих уроков Мирвен чаще всего приносила тройки, а то и двойки, мотивируя это тем, что, само собой, учителя к ней придираются. Ну и еще не столь существенными моментами – как то, что она не сильна в датах и именах, а химия – и вовсе полная муть. – И кем я после этого стану – дипломированным астрологом?
- Наверняка в школе вам подробно расскажут о перспективах в первый же день! – заверил ее отец. – Ну а если тебе не понравится… - Он растерянно вздохнул.
Раздраженно посопев, Мирвен выдвинула новый аргумент:
- Но это ж черт знает где…
- Как же, Бенатки – это же недалеко от бабушки! – радостно ухватилась за это Марта.
- Я так и знала – глушь кошмарная. А как же мои друзья…
- Зато будешь учиться вместе с Филиппом! Заодно и бабушку будешь навещать – а то она вечно ворчит, что мы редко к ней заезжаем.
- Ясно, - громогласно заявила Мирвен. – Значит, самих вас туда не затащишь, а меня – пожалуйста. Может, мне еще и пирожки ей через лес носить? – С этими словами она встала и удалилась к себе в комнату, не забыв демонстративно хлопнуть дверью.
Из-за нее донесся голос Цтибора, утешавшего жену:
- Вот увидишь, она поостынет и посмотрит на вещи с другой стороны. По правде, она еще хорошо приняла это известие, не то что я в свое время…

Мирвен влетела в свою комнату, с размаху плюхнувшись на постель, и уставилась в покрытый причудливыми разводами потолок. Когда-то там были нарисованы облака, но потом прошел ливень, который затопил полдома, и с тех пор ясное небо стало больше похоже на карту арктических льдов.
Из-за дверей доносились приглушенные голоса родителей. Мирвен никогда не думала, что ей предстоит учиться в мудреном учреждении вроде гимназии: она собиралась последние два года доучиваться в своей школе, а там уж определиться с дальнейшим образованием. К тому же, половина одноклассников оставалась, в том числе, и две ее лучшие подруги, и они заранее предвкушали уже не столь напряженную, как до получения диплома, учебу в малолюдных классах. Девочка перевернулась на живот, обхватив подушку.
Как известно без ложки дегтя бочки меда не бывает; видимо, это и есть та самая ложка – уж слишком хорошо все складывалось. Она никогда особо не задумывалась над тем, что с ней порой случаются странные вещи, поскольку никто не поднимал особого шума на этот счет. Что ж, теперь ясно, почему.
Где-то с четверть часа спустя в дверь осторожно постучали. Затем она медленно приоткрылась, и в комнату проскользнула Марта.
- Мирвен? Я тут принесла проспекты, которые пришли вместе с письмом… И не переживай так, это ведь не на краю света. Бабушка совсем недалеко, и мы сможем приехать на выходных, если соскучишься. На самом деле, твой папа тоже там учился.
- Ага, и потому кормил меня историями про свои школьные годы, водя по Млада-Болеславу, - буркнула Мирвен. – Выходит, вообще все, что мне рассказывали – сплошное вранье?
- На самом деле, Цтибор недолго учился в Академии. – Помолчав, Марта добавила: - Постарайся понять, для него все это тоже совсем не просто. Думаешь, легко приходится обычному человеку, то бишь… - она потерла висок, как всегда, когда пыталась что-то припомнить, - сквибу в семье волшебников? – Мирвен буркнула в подушку что-то неразборчивое. – Потому-то он и выбрал именно такую жизнь. Обычную.
- И поэтому настаивает на этой Академии имени графа Калиостро? Потому что, как он утверждает, хочет для меня лучшего? – проворчала Мирвен – впрочем, былой запал уже исчез из ее голоса.
- Вот именно, - мягко отозвалась Марта. – Чтобы ты не была лишена того, чего волей судьбы оказался лишен он сам.
- Как-то это называется – когда родители настаивают, чтобы дети исполнили их нереализованные мечты, - угрюмо заметила Мирвен.
- Может, оно и так, - неожиданно покладисто согласилась ее мать. – Но ведь прежде нужно хотя бы узнать, от чего ты отказываешься, верно? – Она положила брошюру на кровать и отошла к двери.
– Выходи ужинать через час.
Когда закрылась дверь, Мирвен покосилась на буклет: он был уже изрядно потрепан, словно его несколько дней теребили в руках. Наверное, так оно и было. Мирвен подтянула к себе похожую на туристический проспект книжицу с красочной фотографией замка на возвышенности и нахмурилась: здание совсем небольшое, так где же умещается школа? Под фотографией змеилась надпись готическим шрифтом: «Viribus unitis» [1]; она же, как выяснилось, украшала собой поля каждой страницы. На первом же развороте помещалась фотография, озаглавленная: «Персонал школы»: небольшая группа людей выстроилась в залитом солнцем просторном зале, у всех на лицах – доброжелательные и радушные улыбки. Вопреки ее представлениям о магах, они были одеты в обычные строгие костюмы, напоминая персонал самой обычной школы. В первом ряду плечом к плечу стояли рослый, хоть и сутулый мужчина пенсионного возраста из разряда тех, что вечно путают имена и теряют тетрадки учеников; двое совсем молодых людей – видимо, практикантов: похожий на рокера парень с длинными платиновыми волосами и весьма смело накрашенная рыжая девушка – в школе Мирвен такой бы точно сделали внушение; последним стоял смуглый темноволосый мужчина, по возрасту приближающийся к отцу Мирвен. В заднем ряду стояли: сонного вида рыжеволосый молодой человек, коренастая блондинка средних лет, низенькая смуглая брюнетка, старушка, похожая на вахтершу, мужчина, чем-то напоминающий нынешнего физкультурника Мирвен, спортивного вида женщина ему под стать и еще несколько молодых людей, похожих на юристов. Сам зал отдаленно напоминал спортивный крашеными досками пола и длинной скамьей, на которую и забрался второй ряд персонала.
- Словно в сельской школе, - неодобрительно проворчала Мирвен и принялась рассматривать следующую страницу, где сообщалось:
«Академия Рудольфина дает возможность не только изучить основы пользования магией, погрузиться в увлекательный мир истории, познать тайны движения планет и взаимного превращения первоначал, но и выучить несколько иностранных языков (венгерский, румынский и сербохорватский), а также познакомиться с магами со всех концов земного шара.
За века работы Академия Рудольфина выпустила в мир свыше трех тысяч квалифицированных магов, многие из которых получили мировую известность».
Тут Мирвен прервала чтение, подумав: не так уж широка эта известность, учитывая, что лично она до сегодняшнего дня не знала ни одного мага, не считая Давида Копперфильда.
«Помимо просторных учебных аудиторий и жилых помещений для студентов, школа оснащена полем для игры в квиддич, лазаретом, обширной библиотекой и гостевыми помещениями для родственников учащихся. У школы имеются филиалы в Вышеграде и Тимишоаре, а также учебно-тренировочные площадки в Сербии».
- Понятно, значит, спорт и тут меня не оставит, - прокомментировала Мирвен, которая, хоть сама охотно делила активный отдых с родителями, не упускала случая подшутить над фанатичной преданностью отца здоровому образу жизни.
«Занятия проводятся по обычному графику, с девяти до четырех, шестидневная неделя».
- Ну ничего себе, - присвистнула Мирвен. – И небось еще горы домашки впридачу. И разумеется, каждый препод свято убежден, что его предмет – единственно необходимый.
«Питание трехразовое, в здоровом рационе широко используются овощи и фрукты с огородов, из садов и теплиц при школе, а также свежепойманная рыба».
- Вот только не говорите, что нам еще и на этих огородах пахать придется. Все привлекательнее и привлекательнее, - не преминула проворчать девочка. – А пресноводная рыба – одни кости, и на вкус мерзкая.
«Безопасность студентов обеспечивается самыми современными и мощными охранными чарами, сторожевыми существами, а также персоналом высокой квалификации».
- Это-то зачем? – подивилась Мирвен. – Что в этой глуши вообще может случиться? – Если в Праге родители всегда строго следили за тем, чтобы дети вовремя возвращались домой, рапортовали, у кого гостят, и вообще без нужды не ходили одни, то у бабушки, в Млада-Болеславе, ей невозбранно позволялось гулять хоть всю ночь напролет – разве что пожурят за нарушение режима.
«Мы всегда рады видеть в стенах нашей школы молодую смену магического мира!» - многообещающе заверял буклет, после чего шла схема, где было расписано местоположение всех обещанных благ цивилизации.
- А что это за квиддич? – подумала Мирвен, складывая буклет. – Надо будет спросить у отца…

Следующие несколько дней были полны чем угодно, кроме ожидания чуда: угрюмая Мирвен объясняла помрачневшим подругам, что будущий учебный год встретит в Млада-Болеславе благодаря дурацкой идее своих предков – хотя бы было на кого свалить.
- Заявили мне: мол, труба зовет, бабушка стареет, а в своей школе ты все равно дурью маешься. – Именно этой версии велел придерживаться отец, наряду с квиддичем просветив дочь и относительно сути международного Статута о секретности. Это послужило поводом для нового взрыва возмущения со стороны Мирвен, который нимало не смутил ее родителей – похоже, они решили, что, раз ее удалось уломать хотя бы посмотреть на новую школу, то дело в шляпе.
- Ну да, фигово, но что тут поделаешь, - грустно кивнула Дорота. – Моим вот тоже втемяшилось ехать на Карпаты, а я хочу в Грецию!
- А мне на День Рожденья подарили новый костюм для школы – ты прикинь, кому еще придет в голову такая идея? – не унималась Славка.
- Ну а мне подарят фотик, - добавила Мирвен. – При том, что это Филипп у нас фотоман, а вовсе не я. Завалю их ужасными снимками, типа фотографий собственного обеда, будут знать тогда.
- А я даже этого сделать не могу, - пригорюнилась Славка. – Если что-нибудь сотворю с костюмом, мне такой же еще и на Новый Год подарят.
Сойдясь на том, что от предков ничего хорошего ждать не приходится, подруги заверили Мирвен, что обязательно будут писать – отец пообещал ей, что хотя бы с перепиской проблем не будет.
- Там даже телефона нет, прикиньте, что за дыра? – вздохнула Мирвен.
- А дискотека будет? – сверкнула глазами Доротка, которая в последнее время стала уделять излишнее, по мнению ее подруг, внимание подросткам по другую сторону баррикад.
- Какая еще дискотека, - сердито пробасила Мирвен, - мне там три языка изучать, историю, химию и еще кучу всякой мути!
Доротка со Славкой уважительно промолчали – что-что, а упоминание о языках не могло не вызвать восхищенного трепета.
- А чего такие беспонтовые языки, - робко заметила Славка, - английский и немецкий куда кассовее…
- А я знаю? – пожала плечами Мирвен, в голосе которой зазвучали обиженные нотки. – Говорю же, дебильная школа в дебильном городе. Отец, видите ли, там учился – значит, и мне сойдет.

Примечание:
[1] "Viribus unitis" - лат. "Соединенными усилиями".

Благодарим за внимание! Мы будем рады любым вашим отзывам!

@темы: литература, Academia artium magicum Rudolphina, наши эксперименты, Geshka, Прага

---

Вечерняя прогулка)

Моя подруга шьет очаровательных кукол, я с восторженным вниманием слежу за её успехами. Благодаря её стараниям у меня дома поселился милейший мальчишка. Мы решили назвать его Клаус, пусть будет нам добрым спутником в путешествиях)))

DSCN1752 by Olga Beregovenko, on Flickr

смотреть дальше

DSCN1755 by Olga Beregovenko, on Flickr

@темы: Добро пожаловать!, Н., о кукольном..., Клаус

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Aeppol. Дневник лесной девушки

07.12.2016 в 22:10

Пишет  Kamelia:

07.12.2016 в 19:53

Пишет  filiges:

Моя внутренняя жизнь)

07.12.2016 в 19:33

Пишет  Версия 3.3:

.40.

_aeppol

@темы: художники

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра