Доброй ночи, Клэр

[Gentiane]

Доброй ночи, Клэр

автор Jesse Hajicek, под ником Jumping Jack Flash
перевод с английского vaili

Оригинал находится здесь: www.fictionpress.com/s/2610266/1/Good-Night-Cla...

Согласие на перевод: Обратились к автору, но он пока нам не ответил. Однако на его странице он разрешает использовать его творчество с указанием его авторства.

Смирение – страннейшее из состояний.

Я была в красном на его похоронах.
Не то чтоб я хотела выделиться – не приведи господи, я хотела стать невидимкой. Взгляды его родственников скользили по мне, будто грязные пальцы. Они винят меня, я точно знаю. Но я не могла надеть черное. Мы с ним все время ходили в черном. Он не годится для траура. Наверно, так вот выделиться для меня все равно что надеть рубище и посыпать голову пеплом. Я купила красное платье для похорон – красивое платье, может, для выпускного. Зачесала волосы наверх и накрасилась, будто ему еще было до этого дело.
Открытый гроб стоял в старомодной комнате со стенами цвета горчицы и коричневым ковром. В костюме он смотрелся как-то неправильно. Они купили костюм, лишь чтобы похоронить его. По крайней мере, они хотя бы волосы ему не обрезали. Только волосы выглядели привычно. Я долго смотрела на него, чувствуя, что должна его поцеловать, что буду жалеть всю жизнь, если не сделаю этого. Думая о том, как в старости я скажу: «Я смотрела на своего мертвого возлюбленного в гробу, желая поцеловать его, но боялась, что его губы на ощупь будут как резина». Его лицо казалось кукольным, фальшивым, вовсе не похожим на него. Я знала, что при бальзамировании они что-то запихнули под веки, чтобы глаза казались нормальными; и знала, что под веками нет многоцветных глаз. У основания черных волос виднелись русые корни. «Могли бы их хотя бы подкрасить», - подумала я и коснулась его головы.
Волосы казались слишком знакомыми на ощупь, слишком живыми, когда основание моей ладони коснулось их сухого прохладного шелка, и я отошла от гроба, так и не поцеловав его, не проронив ни слезинки. Мне хотелось плакать, но я не могла. Я присела на стул и принялась считать про себя до десяти, снова и снова, до тех пор, пока не подошло время церемонии. Тогда я ушла. Я знала, что, если услышу сладкие слова об ангцах и милосердии, то просто не выдержу.

Дорога домой выдалась долгой, дождь то начинался, то затихал. Красный сатин так сильно лип к ногам, что я думала, что подол порвется, и натирал кожу. Меня это устраивало, ведь если бы мне было удобно, вина бы меня доконала.
Это была не моя вина, во всяком случае, в прямом значении слова. Но я могла предотвратить это. Если бы я что-то сказала, когда он заговорил об измененном состоянии, про ту книгу Римбо о систематической рассинхронизации всех чувств. Я могла бы каким-нибудь образом отговорить его, пусть это сделало бы меня похожей на мамочку из родительского комитета. Я могла бы пойти вместе с ним к Стиффи, могла бы заорать на него: ледяной мет, ты совсем съехал – я думала, ты имел в виду траву, думала, ты о кислоте, об абсенте в бокалах тонкого стекла в твоем воображении. Я могла убить Стиффи. Может, я и так его убью. Может, мне хоть так полегчает.
Инфаркт в двадцать три. Интересно, что они сказали его родителям?
Я добрела до дома, не позволяя глазу останавливаться ни на чем, что могло бы о нем напомнить. Повесила платье на вешалку и убрала в шкаф в спальне. Его джинсы по-прежнему валялись на полу. Я теперь спала в гостиной.
На ум ничего не шло, кроме как лечь спать, но я не думала, что смогу уснуть. Я всеми силами прогоняла все мысли из головы. На улице вновь полил дождь. Я вышла на лоджию и уставилась на квадратные пиксели экрана. Чтобы посмотреть в окно, мне пришлось бы взглянуть на его клавиатуру. Я опустила руки на черный пластик чехла, совсем как он до того, как это все случилось. Наступала на CD-диск и подняла его. Они валялись повсюду – в тот день он был просто вне себя: пытался свести две дорожки, и мне казалось, что получается зачетно, но он все твердил, что это отстой, полная лажа, и пинал стойку с дисками. Ну а потом опустил чехол на клавиатуру и позвонил Стиффи.
Я могла бы отобрать у него телефон. Могла повиснуть на его спине. Могла бы заняться с ним любовью. Даже если бы потом он все равно схлопотал инфаркт на потертом ковре Стиффи, по крайней мере, я бы знала, что сделала это.
Я отворила дверь, потому что собралась пройтись, и тут заметила, что стою в колготках и лифчике. Тогда я надела черное платье. Его купил мне он – все из себя суперклевое и готичное, но совершенно идиотское под дождем – думаю, этого мне и хотелось. Дверь все еще была открыта – туда забежала чья-то кошка, так что я не стала ее закрывать.
Я долго бродила по окрестностям. В дверях супермаркета «Сэйфвэй» сидел старик, от которого шибало спиртным за милю. Он бросил мне: «Улыбка не убьет тебя, дорогуша». Мне захотелось его ударить. А потом два парня на остановке крикнули мне: «Эй, Мортиция, кто-то умер?» И им наподдать тоже хотелось. Но я не стала, просто пошла мокнуть дальше. Спустя какое-то время мне подумалось, что следовало ответить. Надо было сказать им: «Сегодня я видела своего парня, накачанного бальзамирующей жидкостью с какими-то штуками под веками». Наверно, им стало бы не по себе и они больше не стали бы докапываться до мрачных людей. Но сама мысль о существовании других людей приводила меня на порог отчаяния, так что я просто продолжила считать. Ну да хотя бы дождь не стихал.
По пути домой я так вымоталась, что сомневалась, что смогу подняться в квартиру, но меня туда и не тянуло – не хотелось лежать там в одиночестве. Я прислонилась к кирпичной стене и прикрыла глаза. Я мечтала взорваться, упасть и рухнуть бесформенной кучей. Чтобы была зима, и я могла бы просто лечь тут и замерзнуть. Я не хотела смиряться с этим, сживаться с мыслью, что он мертв. Теперь он под землей во мраке. Его совершенные руки, совершенные уши – все это обратится во тлен вместо того, чтобы закончить второй альбом. Вся эта изумительно изощренная музыка утеряна навсегда. Я хотела быть там, где его музыка. Меня трясло.
Внезапно я осознала, что замерзла, потому что теперь стало тепло. Икроножные мышцы перестали дрожать, плечи расслабились. Я ощутила страшную усталость, достаточную, чтобы упасть и отрубиться. Не надо думать. Можно спать. Карабкаясь по ступеням, я чувствовала себя невесомой и далекой.
В моей квартире на диване расселся Стиффи. Он выглядел разозленным и сбитым с толку. Его приход сюда меня даже позабавил: он что же, не догадывается, что я хочу его убить?
- А ты времени зря не теряешь, - бросил он.
Я ничего не ответила, направившись к шкафу. Мне нужен был молоток.
- Он что, золотая рыбка? Смыла в унитаз и завела новую?
- Не пори чепухи, Стиффи. Почему тебя освободили под залог? Тебе следовало бы гнить в какой-нибудь темной дыре. – Все это я произнесла абсолютно ровным голосом. Вспомнив, что молоток лежит в кухонном шкафчике, я двинулась туда.
Стиффи подошел и просунул голову в дверь.
- Не строй из себя невинную жертву, Клэр. Не знал, что ты такая хладнокровная сучка. Я тут пришел, потому что меня всего крючит от вины, чтобы ты могла меня отмудохать, если я это заслужил, а тут выясняется, что ты уже нашла себе нового трахаля и ни о чем таком не паришься. Да ты просто бешеная сука!
Я наконец отыскала молоток, но забыла, что хотела с ним сделать.
- Что?
- Я тебя видел. Я смотрел в окно и видел, как ты обжимаешься с тем пацаном. Я его знаю? Я видел только его лохмы. И не парь меня, что это такой-сякой кузен после того, как ты с ним сосалась.
Я вспомнила, что хотела сделать с молотком и показала его Стиффи.
- За последние три дня меня никто не трогал, а последним был коп. Он дал мне чашку кофе. Три дня назад. Так что твой мозг превратился в овсянку, как и следовало ожидать. Я говорю тебе это, потому что не хочу, чтобы ты клеветал на меня, когда его увидишь. – Я вышла из кухни, держа молоток.
- Господи Иисусе! – Стиффи попятился, вылупив гляделки, а затем кинулся прочь.
Я двинулась в гостиную – слишком устала, чтобы за ним гоняться. Затем прошла в прихожую и на сей раз заперла дверь. Потом прилегла на диван и уснула.
Я проснулась вялая и вся в поту, словно банное полотенце, так что пришлось идти в ванную. Царила полная темнота. Наши ноги переплелись, так что в меня уперлась его костлявая лодыжка, когда я выпутывалась. Я так и помылась в темноте и уже шла обратно, когда до меня дошло: я каким-то образом очутилась в кровати, да еще не одна.
Я зажгла свет в спальне. Постельное белье было раскидано, причем не так, как раньше. Место, где лежала я, пропиталось потом. Я встала на колени и опустила руки на вторую подушку. Она была влажной. Я уткнулась в нее лицом и вдохнула его запах. Сигаретный дым, шампунь и амбра – запах, знакомый мне лучше всех прочих. От этого аромата и воспоминания о том, как я отлепляла свои потные ноги от его какую-то минуту назад меня прохватил озноб. Я даже не пробовала убедить себя, что какой-то незнакомец забрался в квартиру и мою постель: я слишком хорошо знала его запах и как обычно переплетались наши ноги.
Я поднялась с кровати и двинулась по квартире, зажигая свет. Мне не было страшно, но меня всю трясло. Когда я заглянула на лождию, то увидела его лицо в темных стеклах. Мое сердце подпрыгнуло, прежде чем я поняла, что вижу собственное отражение. Мои волосы – точно такие же, как у него, и это делало нас похожими. Там я тоже включила свет, затем пошла в ванную и отыскала там бритву, оставшуюся с тех времен, когда у меня был ирокез. И побрилась налысо.
Потом я вернулась в кровать и заснула. Мне снилось, что кто-то проводит рукой по щетине на моей голове, словно лаская щенка.
Проснувшись, я залезла в душ, и тут зазвонил телефон. Когда я застегивала джинсы, начал трезвонить домофон. Я выглянула в окно: если это опять Стиффи, то мне понадобится молоток. Но это были просто Дженни с Крисом. Я нажала кнопку, и на мгновение у меня закружилась голова. Я была бы на седьмом небе, если бы это могло значить, что я беременна, но я знала, что это оттого, что я не поела.
Крис сообщила:
- Мы просто зашли, чтобы убедиться, что у тебя все в порядке.
- В смысле, не подумываешь застрелиться, - добавила Джен. – Мы в курсе, что у тебя далеко не все в порядке. Ты ни слова не сказала на похоронах, так что мы поняли, что ты не в себе.
- Вы там были? – переспросила я. – Я вас не видела.
- Я так и поняла, - кивнула Джен.
- Ты вообще ела, Клэр? – спросила Крис и полезла в холодильник. Джен вышла на лоджию, сняла чехол с клавиатуры и принялась включать эффекты.
- Не надо, - попросила я.
Она извинилась и выключила установку.
- Давайте прогуляемся, - предложила я. – Сходим куда-нибудь.
Им пришлось напомнить мне, чтоб я надела ботинки. Снаружи было чересчур светло. Я почти не говорила, но съела все, что они передо мной поставили, не чувствуя вкуса.
Когда они доставили меня обратно, я сообразила, что они так ничего и не сказали о моей обритой голове. Потирая затылок, я стояла посреди квартиры и вертелась вокруг своей оси, раз за разом. Уже смеркалось. У меня было чувство, что нужно сделать что-то важное. В темноте клавиши сияли ярко-синим, светились красные и зеленые огоньки. Я думала, что Джен все выключила, но, видимо, нет – не только стойку эффектов, но и цифру тоже. Я села на вращающийся стул и надела наушники, затем запустила файл, который был в обработке.
Я думала, что, услышав музыку, тотчас разревусь. Я вообще не плакала до сих пор, и это нависало надо мной, давя все тяжелее. Но, едва в ушах зазвучали ударные, как я едва не позабыла, что он мертв. Казалось, я слушаю не ради воспоминаний, а чтобы оценить результат. Я даже принялась делать мысленные заметки: партия виолончели забегает вперед, а тут ударные чересчур незамысловаты. Так я и прослушала все восемь песен, потом включила компьютер.
Ожидая, пока он запустится, я начала вспоминать, что все это неправильно: мне не стоило это трогать. Но вновь на плечи опустилось это тяжелое тепло, даруя утомленную расслабленность, и рука сама собой потянулась к мыши. Я вырезала куски и добавляла ноты. Я загружала мелодии с дисков и сливала дорожки. Я переделала первую песню и записала новый файл. Лишь тут до меня дошло, что на самом-то деле я не знаю, как работает эта штуковина. Но это соображение не удержало меня от того, чтобы проиграть песню, ремикс которой я каким-то образом состряпала, закрыв глаза и воображая, как она будет звучать, распыленная на пределе громкости и поглощенная дергающимися на танцполе телами. Мое преклонение перед его талантом не помешало мне признать, что этот вариант куда лучше прежнего.
От всего этого я так устала, что отправилась в кровать, хоть было всего десять. В полусне я перевернулась, откинув руку – и она приземлилась на его грудь. Моя ладонь легла на его плечо, так что я ощутила приподнятый краешек татуировки, который так и не залечился полностью. Я приоткрыла глаза и различила в темноте его улыбку, а потом он опустил пальцы мне на веки. Тогда я подумала, что не имеет значения, что случилось в реальности, раз он по-прежнему здесь: я не хотела лишиться его из-за излишней рассудочности. И не думать об этом оказалось до странного просто.
После этого потянулась череда дней, наполненных светом и снами. Порой заходили люди, чтобы убедиться, что я жива и не спятила. Я вела себя тихо, но в остальном почти нормально. Оставшись в одиночестве, я рисовала абстрактные картины цветными карандашами и слушала классику по радио. Я вела бездумное счастливое существование, словно престарелая кошка. По вечерам я работала над ремиксами альбома. Ночи я проводила с ним. Порой он позволял мне поглядеть на себя, но недолго. С его глазами было что-то не так, поэтому он не хотел, чтобы я их видела.
Наверно, я ела не слишком много, потому что джинсы стали сползать, а грудь – болтаться в лифчике. Однажды я открыла холодильник и обнаружила, что молоко прокисло, а все остальное покрылось плесенью. Тут я сообразила, что у меня нет денег, и задумалась, есть ли работа. Надо бы позвонить и объяснить, почему меня не было все это время. Рабочий номер засветился в памяти телефона пять раз. Я присела на диван, чтобы поразмыслить над этим, и тут наступила темнота. Не помню, чтобы я зажигала свет, но он был включен, и записывающее оборудование тоже.
В домофон звонили. Я вновь ощутила нежное, но настойчивое давление на плечах, словно кто-то опустил на них руки, и нажала на кнопку, не посмотрев, кто там.
Вошел Стиффи. Он казался каким-то дерганым и растерянным, словно рад бы оказаться в каком угодно другом месте.
- Ну ладно, я пришел, - заявил он. – Ну и где он, к чертям собачьим?
Я не знала, что ему ответить, потому отвернулась и двинулась к установке.
- Где он? Бро, ты думаешь, это прикольно, заставить меня думать, будто я убил человека? Завтра мое слушание, ты в курсе? – Он опустил руку мне на плечо с нешуточной силой. – Где твой гребаный бойфренд? Этот ушлепок звонит мне на трубу, как ни в чем не бывало, весь такой: «Стиффи, заходи давай, я тебе кой-чего покажу». – Поскольку я не отвечала, он дернул меня за плечо, и стул развернулся. – И ты тоже в этом замешана! Этот высерок и на собственные похороны притащился, так ведь? Это ведь он висел на тебе в тот день, когда я подумал…
- Да, - ответила я. Мой голос звучал странно, словно смешивался с чьим-то еще. Я даже знала, с чьим именно. Я улыбнулась и позволила ему произнести его реплику:
- Сядь-ка, Стиффи, - сказал он моими устами. – И послушай.
Стиффи побелел и осел на стул.
Мои руки взялись за мышь, приводя в систему мерцающие на экране квадратики. Мои руки уже сами собой нажимали на кнопки, переключали эффекты. Затем мои пальцы вспорхнули на клавиатуру и начали играть.
Это была лучшая вещь, какую он когда-либо сочинил. Я не имела к этому никакого отношения – она была его от начала до конца: ее математически выверенная сердцевина, хирургически вырезанные и мастерски сплетенные ноты. Прекрасные созвучия взбегали вверх и скатывались вниз одновременно, поглощая друг друга и растекаясь. Это была девятая песня. Запись крутилась.
Идеальная с первого же раза – она не потребует обработки.
Закончив, я развернулась – взопревшего Стиффи трясло, кожа приобрела какой-то желтоватый оттенок.
- Что за хрень, бро, - произнес он словно в прострации.
Он вновь заговорил моими устами:
- Я знаю, что ты сожалеешь.
- Ага, - выдохнул Стиффи.
- Сам я не в претензии, но надо подумать и о Клэр – смотри, что с ней сталось. – То, как я говорю сама о себе, должно бы показаться забавным, но мне отчего-то было не смешно. Опустив руку на живот, я ощутила, как отощала, взгляд упал на заострившийся локоть. – Тебя приговорят, ты ведь знаешь. За хранение наркотиков и убийство.
- Знаю, - отозвался Стиффи, сотрясаясь всем телом.
- Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.
- Заметано. Все, что пожелаешь.
- Я хочу, чтобы этот альбом обогатил Клэр. Хочу, чтобы ты сделал меня знаменитостью.
- Но…
- Ты можешь. И лучше бы тебе это сделать.
На этом Стиффи подскочил.
- Прекрати это, Клэр, ты меня уже до усрачки напугала.
Я встала и сгребла потный ворот футболки Стиффи, заставив его взглянуть мне в глаза. Я знала, что едва дохожу ему до подбородка, но теперь я глядела на него сверху вниз, вздергивая его к себе, а он хлопал губами, будто задыхающаяся лягушка.
- Просто сделай это на хрен, Стиффи. Ты мне должен.
Я почуяла, что Стиффи обмочился, и отпустила его. Он уполз прочь, словно жук. Я двинулась за ним и закрыла дверь.
Когда я вернулась на лоджию, он стаял перед клавиатурой. Его глаза по-прежнему были черными провалами, но лицо выглядело живым и нормальным. И он был по-прежнему красив даже в этом дурацком костюме.
- Хотел бы я тебя увидеть, - сказал он.
Я бросилась к нему и обхватила его руками. Он был холодным и исхудавшим на ощупь. Я знала, что теперь, закончив с альбомом, он уйдет.
- Я хочу с тобой!
Он приподнял мое лицо и заставил меня заглянуть в дыры, зиявшие вместо глаз. В них мерцали звезды.
- Все хорошо, Клэр. Лучше, чем я могу высказать.
- Останься! – взмолилась я. Он улыбнулся, и звезды дрогнули. Тогда он убрал руки.
Сквозь запах химчистки, исходящий от костюма, я различила его запах. Все, что я видела – это звезды на том месте, где были его глаза, невообразимо огромные и далекие, разносящие беспредельные, тайные, жгучие мысли. То, что светилось в них, наполняло меня, накрывало с головой и поглощало без остатка.
Когда я проснулась, желудок так ныл от голода, что мне пришлось перемещаться, согнувшись. Дома не было ничего, кроме крекеров, так что я съела целую пачку, сидя на кухонном полу. Затем я сунула голову под кран и пила, пока не начала захлебываться. После этого я наконец обратила внимание на то, как от меня пахнет, и отправилась в душ. Лишь когда я оделась и зашнуровала ботинки, я осознала, что вернулась к реальности. Словно наконец-то проснулась. Теперь я больше не смогу работать на той установке, потому что альбом закончен.
Я вышла на лоджию и включила проигрыватель.
На середине первой песни я и вправду расплакалась. Я ревела, пока мое лицо не покрылось слоем слез, соплей и слюны, начало саднить глаза и разболелась голова, словно череп треснул и весь ужас осознания смерти хлынул наружу.
Первые песни потонули в рыданиях, но потом слезы иссякли, и я почувствовала, как опустевшее сознание наполняется музыкой. На последней композиции я замерла: в конце был кусок, которого я не записывала.
Это была закольцованная фраза: «Доброй ночи, Клэр». Она повторялась, постепенно затихая: «Доброй ночи, Клэр. Доброй ночи, Клэр. Доброй ночи».

@темы: переводы, мистика, литература, vaili