Стивен Сейлор
Серия "Рим под знаком Розы"
Сборник рассказов "Дом весталок"
Жанр: исторический детектив
Эпоха: Древний Рим (между 80 и 72 г. до н. э.)
перевод vaili
Рассказ 1. Маска смерти
Death wears a mask
Часть 2
Тем вечером я ужинал в заросшем садике во внутреннем дворе своего дома. В тусклом свете ламп серебристые мотыльки кружили меж колонн перистиля. С улиц Субуры у подножия холма время от времени долетал шум потасовок.
– Вифезда[13], блюдо просто непревзойденное, – привычно польстил я. Быть может, из меня тоже вышел бы неплохой актер.
Но ее было не так-то просто одурачить. Взглянув на меня из-под длинных ресниц, Вифезда лишь улыбнулась краешком губ.
читать дальшеПроведя пятерней по копне ничем не сдерживаемых блестящих черных волос, она грациозно пожала плечом и принялась убирать со стола.
Следя за ней взглядом, я наслаждался ритмичным колыханием бедер под легкой тканью зеленого одеяния. Я приобрел Вифезду на александрийском рынке рабов много лет назад отнюдь не за ее кулинарные способности, и с тех пор они так и не улучшились, но во всех остальных отношениях она была само совершенство. Заглядевшись на свисающие до пояса черные пряди, я представил себе, как в них теряются доверчивые мотыльки, словно мигающие звезды на темно-синем небе. Прежде чем в мою жизнь вошел Экон, мы с Вифездой почти каждую ночь проводили в нашем садике в полном одиночестве…
Он собственной персоной вырвал меня из мечтаний, дернув за край туники.
– Да, Экон, что такое?
Пристроившись развалившись на ложе по соседству с моим, он соединил кулаки вместе, а затем развел их, словно разворачивая свиток.
– А, твой урок чтения – ведь сегодня мы до него так и не добрались. Но мои глаза уже подустали, и твои, должно быть, тоже. Да и на уме у меня сейчас совсем другое…
Он хмурил брови в шутливом порицании, пока я не сдался.
– Ну ладно. Тащи ту лампу поближе. Что хочешь почитать сегодня?
Указав на себя пальцем, Экон покачал головой, а затем указал на меня. Сложив пальцы лодочкой, он оттопырил ими уши и закрыл глаза. Он предпочитал (да и я, по секрету, тоже), чтобы читал я, а он лишь наслаждался, слушая. В то лето мы провели немало ленивых послеполуденных часов и долгих теплых ночей за этим занятием. Пока я читал «Историю Ганнибала» Пизона, Экон сидел у моих ног, высматривая слонов в очертании облаков; когда декламировал историю сабинянок[14], он лежал на спине, изучая луну. В последнее время я читал ему старый потрепанный свиток Платона, дарованный не слишком щедрой рукой Цицерона. Экон понимал по-гречески, хоть и не знал ни единой буквы, так что увлеченно следил за рассуждениями философа, хотя порой в его больших карих глазах я видел отблеск сожаления, что сам он не способен поучаствовать в подобном диалоге.
– Значит, продолжим с Платоном? Говорят, что философия после еды способствует пищеварению.
Экон кивнул и бросился за свитком. Мгновение спустя он вынырнул из тени перистиля, бережно сжимая его в руках. Внезапно мальчик остановился, застыв подобно статуе со странным выражением на лице.
– В чем дело, Экон? – Мне показалось было, что он занемог; впрочем, хоть рыбные клецки и репа в куминовом соусе в исполнении Вифезды были так себе, но все же не настолько, чтобы пареньку от них стало плохо. Он стоял, уставившись в пространство, и, казалось, вовсе меня не слышал.
– Экон, с тобой все в порядке? – Он напрягся так, что все тело дрожало, а на лице возникло выражение не то испуга, не то восторга. Затем он подскочил ко мне, сунул свиток прямо под нос и принялся возбужденно тыкать в него пальцем.
– Никогда не встречал юношу, столь охочего до знаний, – пошутил было я, но он не подыграл мне – на его лице была написана гробовая серьезность. – Экон, это всего лишь Платон, которого я читал тебе все лето напролет. С чего бы вдруг такой ажиотаж?
Экон вновь принялся за пантомиму. Воткнутый в сердце кинжал, безусловно, призван был изобразить Панурга.
– Панург – и Платон? Экон, я по-прежнему не вижу никакой связи.
Он закусил губу и принялся метаться, не в силах передать свои мысли. В конце концов он скрылся в глубине дома и появился вновь, сжимая два предмета, которые бросил мне на колени.
– Экон, осторожнее! Эта вазочка из драгоценного зеленого стекла прибыла сюда из самой Александрии. И зачем ты принес красный черепок? Должно быть, это кусок черепицы с крыши…
Экон выразительно указал на каждый из предметов, но я по-прежнему не улавливал, в чем тут суть.
Он вновь пропал, и на сей раз притащил мой стилус и восковую табличку, на которой он написал «красный» и «зеленый».
– Ну да, Экон, я вижу, что ваза зеленая, а черепица красная. И кровь красная… – Эко затряс головой и показал на свои глаза. – У Панурга были зеленые глаза… – Они как наяву явились перед моим внутренним взором, безжизненно созерцая небо.
Экон топнул ногой и еще яростнее затряс головой, давая понять, что я мыслю совершенно не в том направлении. Забрав вазу и кусок черепицы, он принялся перекладывать их из руки в руку.
– Экон, прекрати! Я же сказал, это не простая ваза!
Небрежно отложив их, он вновь потянулся за стилусом. Стерев слова «красный» и «зеленый», вместо них он написал «голубой» и, казалось, хотел добавить еще что-то, но не знал, как правильно написать. Закусив кончик стилуса, он в растерянности покачал головой.
– Экон, сдается мне, ты заболел. Не могу понять, что ты тут затеял.
Выхватив у меня свиток, он принялся разворачивать его, судорожно просматривая текст. Но, даже будь он написан на латыни, для мальчика было бы нелегкой задачей расшифровать слова, чтобы найти то, что ему нужно, а греческие буквы и вовсе были для него сродни иероглифам.
Бросив свиток, он опять взялся за пантомиму, но из-за возбуждения движения выходили неловкими, так что я ничего не мог различить в его отчаянных кривляниях. Я пожал плечами и покачал головой, сдаваясь окончательно, и тут Экон внезапно заплакал от бессилия. Он вновь схватил свиток и показал на свои глаза. Он хотел, чтобы я прочел свиток, или указывал на свои слезы? Закусив губу, я воздел руки ладонями кверху, давая понять, что ничем не могу ему помочь.
Экон бросил свиток мне на колени и, рыдая, бросился в дом. Вместо обычных всхлипов из его горла вырывалось что-то вроде ослиного рева – этот звук разрывал мое сердце на части. Наверно, мне следовало быть более терпеливым, чтобы понять его. Из кухни вынырнула Вифезда, устремив на меня осуждающий взгляд, а затем последовала на звуки в комнатку Экона.
Я опустил глаза на свиток. Там было так много слов; какие же именно всплыли в памяти Экона, наведя его на мысль об убийстве Панурга? Красный, синий, голубой – я смутно припоминал, как читал отрывок, в котором Платон рассуждает о природе света и цвета, но учитывая, что я и тогда не больно-то много в нем понял, не стоило даже пытаться воспроизвести его в памяти. Нам было что-то про наложенные друг на друга конусы от глаз к объекту – или наоборот, как знать; главное было понять – это ли вспомнил Экон, и если да, то какой в этом смысл?
Я бегло проглядел свиток, отыскивая то самое место, но не преуспел. Глаза утомились не на шутку, да и лампа принялась мигать, плюясь искрами. Греческие буквы начали менять очертания, сливаясь в однообразные пятна. Обычно Вифезда сопровождала меня в постель, но сегодня, похоже, она предпочла утешать Экона. Я так и заснул на своем обеденном ложе под звездами, размышляя о желтом плаще, заляпанном красным, и о навеки погасших зеленых глазах, уставленных в чистое голубое небо.
*
На следующий день Экону нездоровилось – а может, он попросту прикидывался. Вифезда церемонно поставила меня в известность, что он не пожелал покинуть постели. Стоя в дверном проеме его комнатушки, я заботливо напомнил ему, что Римский Фестиваль продолжается, и сегодня в Большом Цирке будут дикие звери, а в театре выступит новая труппа, однако он лишь повернулся ко мне спиной и натянул на голову одеяло.
– Пожалуй, мне стоит его наказать, – шепнул я себе под нос, полагая, что именно так должен поступать обычный римский родитель.
– Думаю, не стоит, – шепнула в ответ Вифезда, проходя мимо, с таким высокомерием, что я невольно почувствовал себя порядком пристыженным.
Так что я отправился на прогулку в одиночестве – впервые за долгое время, как я внезапно осознал, остро ощущая отсутствие Экона. Без восторженного десятилетки под боком Субура представлялась весьма унылым местом. Глаза, созерцавшие эти улицы миллионы раз, наотрез отказывались видеть в них что-то хоть сколь-нибудь любопытное.
«Куплю ему подарок, – решил я. – Вернее, им обоим». Подобные подношения всегда действовали благотворно на Вифезду, когда она начинала вести себя столь заносчиво. Экону я нашел красный кожаный мяч – такой, каким мальчишки играют в тригон, отбивая его друг другу локтями и коленями. Для Вифезды я желал подыскать покрывало, сотканное из ночной тьмы и испещренное серебристыми мотыльками, но в итоге решил удовлетвориться льняным. На улице торговцев тканями я зашел в лавку моего давнего знакомого Рузона.
В ответ на мою просьбу он словно по волшебству тотчас извлек то самое покрывало, о котором мне мечталось – неземной красоты вещь, словно сплетенную из темно-синей паутины и серебра. Будучи самой красивой, она по несчастливому совпадению оказалась и самой дорогой, так что я шутливо выбранил приятеля за то, что искушает меня тем, что я все равно не могу себе позволить.
Рузон лишь добродушно пожал плечами:
– Откуда мне знать – быть может, ты только что выиграл целое состояние в кости, совершив Бросок Венеры. Вот, гляди, эти тебе по средствам. – Улыбаясь, он принялся выкладывать товар на прилавок.
– Нет, – заявил я, не видя ничего подходящего. – Я передумал.
– Тогда, может, показать что-нибудь посветлее? Скажем, ярко-голубое, как ясное небо.
– Да нет, не думаю…
– Да ты сперва посмотри! Феликс, неси сюда то новое покрывало, из последней александрийской партии, ярко-голубое с желтой вышивкой!
Юный раб закусил губу и съежился, словно от страха. Это меня озадачило, ведь Рузон славился добродушием нрава – его сложно было представить жестоким хозяином.
– Чего ждешь, ступай! – повернувшись ко мне, Рузон покачал головой. – От этого нового раба никакого толку! Беспросветный тупица, что бы там ни утверждал работорговец. Счетные книги он и впрямь ведет неплохо, но тут, в лавке… да ты только посмотри, он опять за свое! Глазам своим не верю! Феликс, да что с тобой такое? Ты что, делаешь это мне назло? Напрашиваешься на колотушки? Я этого больше не потерплю, вот что я тебе скажу!
Раб отпрянул с беспомощно-растерянным выражением, сжимая в руках желтое покрывало.
– Он все время это вытворяет! – взвыл Рузон, хватаясь за голову. – С ума меня сведет! Я прошу голубое – он тащит желтое! Прошу желтое – вот тебе голубое! Ты когда-нибудь слыхал о подобном идиотизме? Ну я тебе задам, Феликс, клянусь всеми богами! – Он бросился вдогонку за несчастным рабом, размахивая мерной дощечкой.
И тут до меня дошло.
*
Как я и предполагал, я не застал Статилия в его апартаментах в Субуре. Когда я справился у хозяина, старик наградил меня хитрым взглядом того, кому поручено сбить ищеек со следа, и сообщил, что Статилий уехал за город.
Его было бесполезно искать в прочих местах, популярных в дни фестиваля. Ни в одной таверне, ни в одном лупанарии он не объявлялся. Ну а в игорные дома ему и вовсе вход был заказан – но, едва подумав об этом, я понял, что, быть может, дело обстоит как раз-таки наоборот.
Принявшись за игорные притоны Субуры, я отыскал его без малейшего труда. Он обретался на третьем этаже ветхого дома среди прилично одетых мужчин – некоторые даже в тогах. Стоя на четвереньках, Статилий тряс крохотную коробочку, бормоча молитвы Фортуне. Стоило ему метнуть кости, как толпа вокруг него уплотнилась, разразившись восклицаниями. Ему везло: III, III, III и VI – бросок Рема.
– Да! Да! – завопил Статилий, протягивая руки – прочие передали ему монеты.
Схватив его за шиворот туники, я выволок бурно возмущающегося приятеля в прихожую.
– А я-то думал, ты уже и без того увяз в долгах по самую маковку, – заявил я.
– Как раз-таки наоборот! – запротестовал он с широкой улыбкой. Его раскрасневшееся лицо, усеянное бусинами пота, наводило на мысль о лихорадке.
– Просто скажи: сколько ты задолжал ростовщику Флавию?
– Сто тысяч сестерциев.
– Сто тысяч! – Мое сердце подскочило до самой глотки.
– Был должен. Но теперь-то я с ним рассчитаюсь! Он воздел руки со стиснутыми в пальцах монетами. – У меня две битком набитых золотом сумы в соседней комнате, за ними присматривает мой раб. И – ты только представь – у меня тут залог за дом на Целийском холме! Мне удалось из этого выпутаться, слышишь?
– Ценой чужой жизни.
Его самоуверенная ухмылка поблекла.
– Так ты и это выяснил? Но кто мог предвидеть подобную трагедию? Уж точно не я. И, когда это случилось, я отнюдь не обрадовался смерти Панурга – ты сам видел. На самом-то деле, я вовсе его не ненавидел, это была всего лишь сугубо профессиональная зависть. Но если парки рассудили дело в мою пользу, то кто я такой, чтобы противиться их воле?
– Какая же ты гнида, Статилий. Почему ты не рассказал обо всем Росцию? Или, если уж на то пошло, мне?
– А что я знал, на самом-то деле? Какой-то незнакомец порешил бедолагу Панурга. Лично я ничего не видел.
– Но ведь ты догадывался! Потому-то ты и потащил меня за скену, разве нет? Боялся, что убийца вернется за тобой. Так что же, выходит, что я, сам того не зная, служил твоим телохранителем?
– Может быть. В конце концов, он ведь не вернулся, так?
– Статилий, ты редкостная гнида.
– Повторяешься. – Его улыбка сползла с лица, словно сброшенная маска. Он дернулся, высвободившись из моего захвата.
– Ну ладно, ты скрыл правду от меня, – не унимался я, – но почему ты не рассказал Росцию?
– Что именно? Что я залез в до неприличия огромные долги и печально известный ростовщик угрожает меня убить?
– Быть может, он ссудил бы тебе денег, чтоб ты мог откупиться.
– Плохо же ты знаешь Росция! Он считает, что я должен быть на седьмом небе от счастья, что попал в его труппу, и явно не принадлежит к породе тех, кто готов выложить сто тысяч сестерциев ради подчиненного. А если бы он узнал, что из-за меня убили Панурга – о, он пришел бы в дикую ярость! С его точки зрения один Панург стоит десятка таких, как я. Да никто не дал бы за мою жизнь и ломаного гроша – между молотом в виде Флавия и наковальней в виде Росция! Эти двое разорвали бы меня, словно вареного цыпленка! – Он сделал шаг назад, поправляя тунику, и на губы вернулась знакомая заискивающая улыбка: – Но ты же никому не расскажешь, правда?
– Статилий, ты хоть когда-нибудь перестаешь лицедействовать? – Я отвел глаза, чтобы не поддаться его чарам.
– Ну так?
– Знаешь ли, мой клиент – Росций, а не ты.
– Но я твой друг, Гордиан.
– И еще я дал обещание Панургу.
– Будь уверен, он тебя не расслышал.
– Зато боги услышали.
*
Найти ростовщика Флавия оказалось куда как проще – пара вопросов в правильное ухо, пара монет в правильную руку, и я выяснил, что он ведет дела в винной лавке в портике неподалеку от Фламиниева цирка[15], где торгует дешевыми винами из его родной Тарквинии[16]. Но в праздничный день, как сообщили мои информанты, его с куда большей вероятностью можно встретить в доме сомнительной репутации через улицу.
Помещение с низким потолком пропиталось запахом пролитого вина и скученных тел. В конце комнаты я заприметил Флавия – тот держал совет с группой сотоварищей средних лет с грубой крестьянской внешностью, составляющей контраст их туникам и плащам из дорогих тканей.
Ближе ко мне подпирал стену (с его комплекцией это не составило бы труда и в буквальном смысле слова) его громила. Белобрысый гигант выглядел то ли вдребезги пьяным, то ли неправдоподобно тупым. При моем приближении он медленно моргнул – в мутных глазах мелькнула и тотчас пропала тень узнавания.
– Праздники созданы для возлияний, – провозгласил я, поднимая чашу с вином. Пару мгновений он созерцал меня безо всякого выражения, но затем пожал плечами и кивнул.
– Скажи-ка, – начал я, – ты знаешь кого-нибудь из тех замечательных красоток? – Я указал на группу из четырех женщин, скучающих в дальнем конце комнаты у основания лестницы.
Верзила мрачно покачал головой.
– Выходит, сегодня тебе свезло. – Я склонился так близко, что ощутил винный дух в его дыхании. – Я только что поболтал с одной из них, и она призналась, что мечтает с тобой уединиться. Похоже, ей по душе широкоплечие блондины. А еще она сказала, что ради такого парня, как ты… – шепнул я ему на ухо.
От похоти его лицо сделалось еще тупее. Близоруко прищурившись, он спросил хриплым шепотом:
– Которая?
– Та, что в голубом.
– А, – кивнул он, рыгнув, и двинулся к лестнице. Как я и предполагал, он проигнорировал женщину в зеленом, равно как и в коралловом, и в коричневом. Вместо этого он решительно опустил руку на бедро женщины в желтом, которая, обернувшись, смерила его изумленным, но отнюдь не возмущенным взглядом.
*
Квинта Росция и его партнера Херею весьма впечатлила моя проницательность, – пояснял я Вифезде тем же вечером. Не удержавшись от театрального жеста, я подкинул в воздух мешочек серебра, который шлепнулся на стол с веселым звоном. – Конечно, не горшок золота, но этого нам хватит, чтобы безбедно прожить зиму.
Ее глаза округлились и заблестели подобно монетам, и расширились еще сильнее, когда я извлек покрывало из лавки Рузона.
– Ох! Но что это за материя?
– Полуночная тьма и мотыльки, – ответил я. – Паутина и серебряные нити.
Откинув голову, она набросила покрывало на обнаженную шею и руки. Я сглотнул, решив про себя, что покупка стоила каждого сестерция.
Экон неуверенно топтался в дверном проеме своей комнатушки, прислушиваясь к моему рассказу. Похоже, он уже пришел в себя после утренней вспышки, но его лицо все еще оставалось хмурым. Я протянул ему руку, и он опасливо приблизился. Красный кожаный мяч он принял охотно, но без улыбки.
– Сам знаю, не самый щедрый подарок. Но у меня для тебя есть кое-что получше…
– И все же, я не понимаю, – вмешалась Вифезда. – Ясное дело, тот громила – редкостный остолоп, но как можно быть настолько тупым, чтобы не отличить один цвет от другого?
– Экон знает, – ответил я, послав ему сочувственную улыбку. – Он раскусил эту загадку еще прошлой ночью и пытался мне объяснить, но не знал, как. Он припомнил отрывок из Платона, который я читал ему пару месяцев назад – у меня-то он напрочь выветрился из памяти. Погоди-ка, сейчас найду. – Я потянулся к свитку, который все так же валялся на моем обеденном ложе.
– Наблюдение показывает, – прочел я вслух, – что не все люди воспринимают цвета одинаково. Хоть и нечасто, встречаются люди, путающие красный и зеленый, равно как и те, что не могут отличить желтый от голубого; иные же, похоже, не различают оттенков зеленого». Дальше Платон пускается в объяснение возможных причин, но это уже чересчур запутанно.
– Так значит, тот верзила не отличал желтый от голубого? – переспросила Вифезда. – Но все же…
– Вчера ростовщик заявился в театр, чтобы воплотить в жизнь свои угрозы в отношении Статилия. Неудивительно, что он вздрогнул, когда я наклонился к нему и сказал: «Сегодня вы увидите «Горшок золота»» – на мгновение он подумал, что я говорю о деньгах, которые задолжал ему Статилий! Убедившись, что Статилий играет Мегадора – очевидно, он узнал его по голосу – Флавий послал своего белобрысого наймита за скену, зная, что проулок за храмом Юпитера почти безлюден, и велел ему дожидаться там актера в голубом плаще. Должно быть, Экон уловил что-то из его указаний – по крайней мере, слово «голубой». Он уже тогда почуял неладное и пытался предупредить меня, но в тот самый момент этот бугай оттоптал мне ноги, и все зрители взвыли хором со мной. Так ведь?
Экон кивнул, ударив кулаком по ладони, что значило: чертовски верно.
– К несчастью для облаченного в желтый плащ Панурга, его убийца не только не различал цветов, но еще и был беспросветно туп. Ему бы расспросить нанимателя о других приметах предполагаемой жертвы, но он и не подумал этим озаботиться; или же, если он все-таки попытался, Флавий лишь огрызнулся и велел поторапливаться, не понимая, в чем суть затруднения. Застав в одиночестве беспомощного Панурга в желтом плаще, который для него был все равно что голубой, наемник сделал свое дело – и в то же время его провалил. Предупрежденный присутствием Флавия Статилий, услышав об убийстве Панурга, догадался об истинном положении дел – потому-то эта смерть так потрясла его: он знал, что на месте раба должен был оказаться он сам.
– Итак, убит очередной раб – по чистому недоразумению! – и никому до этого дела нет, – угрюмо бросила Вифезда.
– Не совсем. Панург как-никак был ценной собственностью. Закон взыщет с виновника его полную рыночную стоимость. Насколько мне известно, Росций и Херея намерены стребовать с Флавия по сотне тысяч сестерциев каждый. Если же Флавий попытается опротестовать иск и потерпит неудачу, то сумма удвоится. Но, зная о его жадности, полагаю, что он предпочтет признать вину, тем самым выбрав меньшее из двух зол.
– Такова, по-твоему, справедливая мера за беспричинное убийство?
– И за преждевременную гибель великого таланта, – скорбно признал я. – Но это все, на что способны римские законы в случае убийства раба гражданином.
В садике воцарилась гнетущая тишина. Удовлетворившись тем, что я воздал должное его догадливости, Экон наконец уделил внимание подарку, подбросив его в воздух. Судя по задумчивому кивку, мяч оказался ему точно по руке.
– Экон, чуть не забыл – я же припас для тебя еще кое-что! – Дождавшись внимания с его стороны, я похлопал по мешочку серебра. – Хватит с тебя моих доморощенных методов обучения. С этого дня у тебя будет настоящий педагог, который будет каждое утро наставлять тебя в греческом и латыни. Разумеется, он будет суров и ты с ним намучаешься, но зато, когда он с тобой закончит, ты будешь читать и писать лучше меня самого. Такой сметливый мальчик заслуживает большего.
По лицу Экона расплылась лучезарная улыбка, и я еще никогда не видывал, чтобы мальчик подбрасывал мяч так высоко.
*
На этом история подошла к концу – остается упомянуть лишь об ее последствиях.
Той самой ночью нас с Вифездой разделяло лишь то самое невесомое покрывало, пронизанное серебряными нитями. Несколько мимолетных мгновений я ощущал абсолютное довольство жизнью и Вселенной, и в этом благословенном состоянии пробормотал вслух то, о чем давно подумывал:
– Возможно, мне стоит его усыновить…
– А почему бы, собственно, и нет? – тотчас повелительно потребовала Вифезда, грозная даже в полусне. – Каких знаков тебе еще ждать? Экон не мог бы быть твоим сыном в большей степени, даже будь он от твоей крови и плоти.
И, разумеется, она была абсолютно права.
Примечания переводчика:
[13] Вифезда́ (ивр. Бейт Хисда – «дом милости, милосердия», «место благодати, исцеления»), или О́вчая купе́ль – два водоёма (бассейна), вырытые в русле реки Бейт-Зейта в Иерусалиме. В Библии, в Евангелии от Иоанна упоминается как место исцеления Иисусом Христом расслабленного.
[14] По рассказам римских историков, некогда Рим был заселён одними только мужчинами; соседние племена не хотели выдавать своих дочерей замуж за бедное население Рима. Тогда Ромул устроил праздник консуалий и пригласил соседей. Те явились со своими семействами. Во время праздника римляне неожиданно бросились на безоружных и похитили у них девушек.
Возмущённые соседи начали войну. Сабиняне под начальством царя Тита Тация наконец одолели римлян и обратили их в бегство. Ромул взывал к богам и обещал построить храм Юпитеру Статору (Останавливателю), если он остановит бегущих. В эту решительную минуту сабинские женщины, привязавшиеся уже к своим римским мужьям и имевшие от них детей, с распущенными волосами и в разорванных одеждах бросились между сражавшимися и стали умолять их прекратить битву.
Сабиняне согласились, и был заключён вечный мир, по которому два народа соединились в одно государство под верховным главенством Тита Тация и Ромула. Римляне должны были носить, кроме своего имени, ещё сабинское название — квириты. Религия также стала общей.
Таким образом женщины спасли Рим. В память об этом Ромул учредил праздник Матурналий и дал женщинам много почётных прав.
[15] Circus Flaminius – цирк в Древнем Риме, в южной части исторического Марсова поля, близ берега Тибра. Назначение Фламиниева цирка не вполне ясно. С одной стороны, в нём изредка проводились спортивные состязания («Таврийские игры»), с другой стороны, нет свидетельств тому, что обширная территория Фламиниева цирка была специально оборудована для конных или иных состязаний. Более того, известно, на территории цирка Фламиния располагался рынок, несколько храмов, а также проводились народные собрания. Сегодня принято считать, что эта территория представляла собой просто огороженную площадь, которая использовалась так или иначе, в зависимости от текущих нужд, и постепенно застраивалась.
[16] Тарквиния – коммуна в Центральной Италии, располагается в регионе Лацио на берегу реки Марты, в провинции Витербо.
Серия "Рим под знаком Розы"
Сборник рассказов "Дом весталок"
Жанр: исторический детектив
Эпоха: Древний Рим (между 80 и 72 г. до н. э.)
перевод vaili
Рассказ 1. Маска смерти
Death wears a mask
Часть 2
Тем вечером я ужинал в заросшем садике во внутреннем дворе своего дома. В тусклом свете ламп серебристые мотыльки кружили меж колонн перистиля. С улиц Субуры у подножия холма время от времени долетал шум потасовок.
– Вифезда[13], блюдо просто непревзойденное, – привычно польстил я. Быть может, из меня тоже вышел бы неплохой актер.
Но ее было не так-то просто одурачить. Взглянув на меня из-под длинных ресниц, Вифезда лишь улыбнулась краешком губ.
читать дальшеПроведя пятерней по копне ничем не сдерживаемых блестящих черных волос, она грациозно пожала плечом и принялась убирать со стола.
Следя за ней взглядом, я наслаждался ритмичным колыханием бедер под легкой тканью зеленого одеяния. Я приобрел Вифезду на александрийском рынке рабов много лет назад отнюдь не за ее кулинарные способности, и с тех пор они так и не улучшились, но во всех остальных отношениях она была само совершенство. Заглядевшись на свисающие до пояса черные пряди, я представил себе, как в них теряются доверчивые мотыльки, словно мигающие звезды на темно-синем небе. Прежде чем в мою жизнь вошел Экон, мы с Вифездой почти каждую ночь проводили в нашем садике в полном одиночестве…
Он собственной персоной вырвал меня из мечтаний, дернув за край туники.
– Да, Экон, что такое?
Пристроившись развалившись на ложе по соседству с моим, он соединил кулаки вместе, а затем развел их, словно разворачивая свиток.
– А, твой урок чтения – ведь сегодня мы до него так и не добрались. Но мои глаза уже подустали, и твои, должно быть, тоже. Да и на уме у меня сейчас совсем другое…
Он хмурил брови в шутливом порицании, пока я не сдался.
– Ну ладно. Тащи ту лампу поближе. Что хочешь почитать сегодня?
Указав на себя пальцем, Экон покачал головой, а затем указал на меня. Сложив пальцы лодочкой, он оттопырил ими уши и закрыл глаза. Он предпочитал (да и я, по секрету, тоже), чтобы читал я, а он лишь наслаждался, слушая. В то лето мы провели немало ленивых послеполуденных часов и долгих теплых ночей за этим занятием. Пока я читал «Историю Ганнибала» Пизона, Экон сидел у моих ног, высматривая слонов в очертании облаков; когда декламировал историю сабинянок[14], он лежал на спине, изучая луну. В последнее время я читал ему старый потрепанный свиток Платона, дарованный не слишком щедрой рукой Цицерона. Экон понимал по-гречески, хоть и не знал ни единой буквы, так что увлеченно следил за рассуждениями философа, хотя порой в его больших карих глазах я видел отблеск сожаления, что сам он не способен поучаствовать в подобном диалоге.
– Значит, продолжим с Платоном? Говорят, что философия после еды способствует пищеварению.
Экон кивнул и бросился за свитком. Мгновение спустя он вынырнул из тени перистиля, бережно сжимая его в руках. Внезапно мальчик остановился, застыв подобно статуе со странным выражением на лице.
– В чем дело, Экон? – Мне показалось было, что он занемог; впрочем, хоть рыбные клецки и репа в куминовом соусе в исполнении Вифезды были так себе, но все же не настолько, чтобы пареньку от них стало плохо. Он стоял, уставившись в пространство, и, казалось, вовсе меня не слышал.
– Экон, с тобой все в порядке? – Он напрягся так, что все тело дрожало, а на лице возникло выражение не то испуга, не то восторга. Затем он подскочил ко мне, сунул свиток прямо под нос и принялся возбужденно тыкать в него пальцем.
– Никогда не встречал юношу, столь охочего до знаний, – пошутил было я, но он не подыграл мне – на его лице была написана гробовая серьезность. – Экон, это всего лишь Платон, которого я читал тебе все лето напролет. С чего бы вдруг такой ажиотаж?
Экон вновь принялся за пантомиму. Воткнутый в сердце кинжал, безусловно, призван был изобразить Панурга.
– Панург – и Платон? Экон, я по-прежнему не вижу никакой связи.
Он закусил губу и принялся метаться, не в силах передать свои мысли. В конце концов он скрылся в глубине дома и появился вновь, сжимая два предмета, которые бросил мне на колени.
– Экон, осторожнее! Эта вазочка из драгоценного зеленого стекла прибыла сюда из самой Александрии. И зачем ты принес красный черепок? Должно быть, это кусок черепицы с крыши…
Экон выразительно указал на каждый из предметов, но я по-прежнему не улавливал, в чем тут суть.
Он вновь пропал, и на сей раз притащил мой стилус и восковую табличку, на которой он написал «красный» и «зеленый».
– Ну да, Экон, я вижу, что ваза зеленая, а черепица красная. И кровь красная… – Эко затряс головой и показал на свои глаза. – У Панурга были зеленые глаза… – Они как наяву явились перед моим внутренним взором, безжизненно созерцая небо.
Экон топнул ногой и еще яростнее затряс головой, давая понять, что я мыслю совершенно не в том направлении. Забрав вазу и кусок черепицы, он принялся перекладывать их из руки в руку.
– Экон, прекрати! Я же сказал, это не простая ваза!
Небрежно отложив их, он вновь потянулся за стилусом. Стерев слова «красный» и «зеленый», вместо них он написал «голубой» и, казалось, хотел добавить еще что-то, но не знал, как правильно написать. Закусив кончик стилуса, он в растерянности покачал головой.
– Экон, сдается мне, ты заболел. Не могу понять, что ты тут затеял.
Выхватив у меня свиток, он принялся разворачивать его, судорожно просматривая текст. Но, даже будь он написан на латыни, для мальчика было бы нелегкой задачей расшифровать слова, чтобы найти то, что ему нужно, а греческие буквы и вовсе были для него сродни иероглифам.
Бросив свиток, он опять взялся за пантомиму, но из-за возбуждения движения выходили неловкими, так что я ничего не мог различить в его отчаянных кривляниях. Я пожал плечами и покачал головой, сдаваясь окончательно, и тут Экон внезапно заплакал от бессилия. Он вновь схватил свиток и показал на свои глаза. Он хотел, чтобы я прочел свиток, или указывал на свои слезы? Закусив губу, я воздел руки ладонями кверху, давая понять, что ничем не могу ему помочь.
Экон бросил свиток мне на колени и, рыдая, бросился в дом. Вместо обычных всхлипов из его горла вырывалось что-то вроде ослиного рева – этот звук разрывал мое сердце на части. Наверно, мне следовало быть более терпеливым, чтобы понять его. Из кухни вынырнула Вифезда, устремив на меня осуждающий взгляд, а затем последовала на звуки в комнатку Экона.
Я опустил глаза на свиток. Там было так много слов; какие же именно всплыли в памяти Экона, наведя его на мысль об убийстве Панурга? Красный, синий, голубой – я смутно припоминал, как читал отрывок, в котором Платон рассуждает о природе света и цвета, но учитывая, что я и тогда не больно-то много в нем понял, не стоило даже пытаться воспроизвести его в памяти. Нам было что-то про наложенные друг на друга конусы от глаз к объекту – или наоборот, как знать; главное было понять – это ли вспомнил Экон, и если да, то какой в этом смысл?
Я бегло проглядел свиток, отыскивая то самое место, но не преуспел. Глаза утомились не на шутку, да и лампа принялась мигать, плюясь искрами. Греческие буквы начали менять очертания, сливаясь в однообразные пятна. Обычно Вифезда сопровождала меня в постель, но сегодня, похоже, она предпочла утешать Экона. Я так и заснул на своем обеденном ложе под звездами, размышляя о желтом плаще, заляпанном красным, и о навеки погасших зеленых глазах, уставленных в чистое голубое небо.
*
На следующий день Экону нездоровилось – а может, он попросту прикидывался. Вифезда церемонно поставила меня в известность, что он не пожелал покинуть постели. Стоя в дверном проеме его комнатушки, я заботливо напомнил ему, что Римский Фестиваль продолжается, и сегодня в Большом Цирке будут дикие звери, а в театре выступит новая труппа, однако он лишь повернулся ко мне спиной и натянул на голову одеяло.
– Пожалуй, мне стоит его наказать, – шепнул я себе под нос, полагая, что именно так должен поступать обычный римский родитель.
– Думаю, не стоит, – шепнула в ответ Вифезда, проходя мимо, с таким высокомерием, что я невольно почувствовал себя порядком пристыженным.
Так что я отправился на прогулку в одиночестве – впервые за долгое время, как я внезапно осознал, остро ощущая отсутствие Экона. Без восторженного десятилетки под боком Субура представлялась весьма унылым местом. Глаза, созерцавшие эти улицы миллионы раз, наотрез отказывались видеть в них что-то хоть сколь-нибудь любопытное.
«Куплю ему подарок, – решил я. – Вернее, им обоим». Подобные подношения всегда действовали благотворно на Вифезду, когда она начинала вести себя столь заносчиво. Экону я нашел красный кожаный мяч – такой, каким мальчишки играют в тригон, отбивая его друг другу локтями и коленями. Для Вифезды я желал подыскать покрывало, сотканное из ночной тьмы и испещренное серебристыми мотыльками, но в итоге решил удовлетвориться льняным. На улице торговцев тканями я зашел в лавку моего давнего знакомого Рузона.
В ответ на мою просьбу он словно по волшебству тотчас извлек то самое покрывало, о котором мне мечталось – неземной красоты вещь, словно сплетенную из темно-синей паутины и серебра. Будучи самой красивой, она по несчастливому совпадению оказалась и самой дорогой, так что я шутливо выбранил приятеля за то, что искушает меня тем, что я все равно не могу себе позволить.
Рузон лишь добродушно пожал плечами:
– Откуда мне знать – быть может, ты только что выиграл целое состояние в кости, совершив Бросок Венеры. Вот, гляди, эти тебе по средствам. – Улыбаясь, он принялся выкладывать товар на прилавок.
– Нет, – заявил я, не видя ничего подходящего. – Я передумал.
– Тогда, может, показать что-нибудь посветлее? Скажем, ярко-голубое, как ясное небо.
– Да нет, не думаю…
– Да ты сперва посмотри! Феликс, неси сюда то новое покрывало, из последней александрийской партии, ярко-голубое с желтой вышивкой!
Юный раб закусил губу и съежился, словно от страха. Это меня озадачило, ведь Рузон славился добродушием нрава – его сложно было представить жестоким хозяином.
– Чего ждешь, ступай! – повернувшись ко мне, Рузон покачал головой. – От этого нового раба никакого толку! Беспросветный тупица, что бы там ни утверждал работорговец. Счетные книги он и впрямь ведет неплохо, но тут, в лавке… да ты только посмотри, он опять за свое! Глазам своим не верю! Феликс, да что с тобой такое? Ты что, делаешь это мне назло? Напрашиваешься на колотушки? Я этого больше не потерплю, вот что я тебе скажу!
Раб отпрянул с беспомощно-растерянным выражением, сжимая в руках желтое покрывало.
– Он все время это вытворяет! – взвыл Рузон, хватаясь за голову. – С ума меня сведет! Я прошу голубое – он тащит желтое! Прошу желтое – вот тебе голубое! Ты когда-нибудь слыхал о подобном идиотизме? Ну я тебе задам, Феликс, клянусь всеми богами! – Он бросился вдогонку за несчастным рабом, размахивая мерной дощечкой.
И тут до меня дошло.
*
Как я и предполагал, я не застал Статилия в его апартаментах в Субуре. Когда я справился у хозяина, старик наградил меня хитрым взглядом того, кому поручено сбить ищеек со следа, и сообщил, что Статилий уехал за город.
Его было бесполезно искать в прочих местах, популярных в дни фестиваля. Ни в одной таверне, ни в одном лупанарии он не объявлялся. Ну а в игорные дома ему и вовсе вход был заказан – но, едва подумав об этом, я понял, что, быть может, дело обстоит как раз-таки наоборот.
Принявшись за игорные притоны Субуры, я отыскал его без малейшего труда. Он обретался на третьем этаже ветхого дома среди прилично одетых мужчин – некоторые даже в тогах. Стоя на четвереньках, Статилий тряс крохотную коробочку, бормоча молитвы Фортуне. Стоило ему метнуть кости, как толпа вокруг него уплотнилась, разразившись восклицаниями. Ему везло: III, III, III и VI – бросок Рема.
– Да! Да! – завопил Статилий, протягивая руки – прочие передали ему монеты.
Схватив его за шиворот туники, я выволок бурно возмущающегося приятеля в прихожую.
– А я-то думал, ты уже и без того увяз в долгах по самую маковку, – заявил я.
– Как раз-таки наоборот! – запротестовал он с широкой улыбкой. Его раскрасневшееся лицо, усеянное бусинами пота, наводило на мысль о лихорадке.
– Просто скажи: сколько ты задолжал ростовщику Флавию?
– Сто тысяч сестерциев.
– Сто тысяч! – Мое сердце подскочило до самой глотки.
– Был должен. Но теперь-то я с ним рассчитаюсь! Он воздел руки со стиснутыми в пальцах монетами. – У меня две битком набитых золотом сумы в соседней комнате, за ними присматривает мой раб. И – ты только представь – у меня тут залог за дом на Целийском холме! Мне удалось из этого выпутаться, слышишь?
– Ценой чужой жизни.
Его самоуверенная ухмылка поблекла.
– Так ты и это выяснил? Но кто мог предвидеть подобную трагедию? Уж точно не я. И, когда это случилось, я отнюдь не обрадовался смерти Панурга – ты сам видел. На самом-то деле, я вовсе его не ненавидел, это была всего лишь сугубо профессиональная зависть. Но если парки рассудили дело в мою пользу, то кто я такой, чтобы противиться их воле?
– Какая же ты гнида, Статилий. Почему ты не рассказал обо всем Росцию? Или, если уж на то пошло, мне?
– А что я знал, на самом-то деле? Какой-то незнакомец порешил бедолагу Панурга. Лично я ничего не видел.
– Но ведь ты догадывался! Потому-то ты и потащил меня за скену, разве нет? Боялся, что убийца вернется за тобой. Так что же, выходит, что я, сам того не зная, служил твоим телохранителем?
– Может быть. В конце концов, он ведь не вернулся, так?
– Статилий, ты редкостная гнида.
– Повторяешься. – Его улыбка сползла с лица, словно сброшенная маска. Он дернулся, высвободившись из моего захвата.
– Ну ладно, ты скрыл правду от меня, – не унимался я, – но почему ты не рассказал Росцию?
– Что именно? Что я залез в до неприличия огромные долги и печально известный ростовщик угрожает меня убить?
– Быть может, он ссудил бы тебе денег, чтоб ты мог откупиться.
– Плохо же ты знаешь Росция! Он считает, что я должен быть на седьмом небе от счастья, что попал в его труппу, и явно не принадлежит к породе тех, кто готов выложить сто тысяч сестерциев ради подчиненного. А если бы он узнал, что из-за меня убили Панурга – о, он пришел бы в дикую ярость! С его точки зрения один Панург стоит десятка таких, как я. Да никто не дал бы за мою жизнь и ломаного гроша – между молотом в виде Флавия и наковальней в виде Росция! Эти двое разорвали бы меня, словно вареного цыпленка! – Он сделал шаг назад, поправляя тунику, и на губы вернулась знакомая заискивающая улыбка: – Но ты же никому не расскажешь, правда?
– Статилий, ты хоть когда-нибудь перестаешь лицедействовать? – Я отвел глаза, чтобы не поддаться его чарам.
– Ну так?
– Знаешь ли, мой клиент – Росций, а не ты.
– Но я твой друг, Гордиан.
– И еще я дал обещание Панургу.
– Будь уверен, он тебя не расслышал.
– Зато боги услышали.
*
Найти ростовщика Флавия оказалось куда как проще – пара вопросов в правильное ухо, пара монет в правильную руку, и я выяснил, что он ведет дела в винной лавке в портике неподалеку от Фламиниева цирка[15], где торгует дешевыми винами из его родной Тарквинии[16]. Но в праздничный день, как сообщили мои информанты, его с куда большей вероятностью можно встретить в доме сомнительной репутации через улицу.
Помещение с низким потолком пропиталось запахом пролитого вина и скученных тел. В конце комнаты я заприметил Флавия – тот держал совет с группой сотоварищей средних лет с грубой крестьянской внешностью, составляющей контраст их туникам и плащам из дорогих тканей.
Ближе ко мне подпирал стену (с его комплекцией это не составило бы труда и в буквальном смысле слова) его громила. Белобрысый гигант выглядел то ли вдребезги пьяным, то ли неправдоподобно тупым. При моем приближении он медленно моргнул – в мутных глазах мелькнула и тотчас пропала тень узнавания.
– Праздники созданы для возлияний, – провозгласил я, поднимая чашу с вином. Пару мгновений он созерцал меня безо всякого выражения, но затем пожал плечами и кивнул.
– Скажи-ка, – начал я, – ты знаешь кого-нибудь из тех замечательных красоток? – Я указал на группу из четырех женщин, скучающих в дальнем конце комнаты у основания лестницы.
Верзила мрачно покачал головой.
– Выходит, сегодня тебе свезло. – Я склонился так близко, что ощутил винный дух в его дыхании. – Я только что поболтал с одной из них, и она призналась, что мечтает с тобой уединиться. Похоже, ей по душе широкоплечие блондины. А еще она сказала, что ради такого парня, как ты… – шепнул я ему на ухо.
От похоти его лицо сделалось еще тупее. Близоруко прищурившись, он спросил хриплым шепотом:
– Которая?
– Та, что в голубом.
– А, – кивнул он, рыгнув, и двинулся к лестнице. Как я и предполагал, он проигнорировал женщину в зеленом, равно как и в коралловом, и в коричневом. Вместо этого он решительно опустил руку на бедро женщины в желтом, которая, обернувшись, смерила его изумленным, но отнюдь не возмущенным взглядом.
*
Квинта Росция и его партнера Херею весьма впечатлила моя проницательность, – пояснял я Вифезде тем же вечером. Не удержавшись от театрального жеста, я подкинул в воздух мешочек серебра, который шлепнулся на стол с веселым звоном. – Конечно, не горшок золота, но этого нам хватит, чтобы безбедно прожить зиму.
Ее глаза округлились и заблестели подобно монетам, и расширились еще сильнее, когда я извлек покрывало из лавки Рузона.
– Ох! Но что это за материя?
– Полуночная тьма и мотыльки, – ответил я. – Паутина и серебряные нити.
Откинув голову, она набросила покрывало на обнаженную шею и руки. Я сглотнул, решив про себя, что покупка стоила каждого сестерция.
Экон неуверенно топтался в дверном проеме своей комнатушки, прислушиваясь к моему рассказу. Похоже, он уже пришел в себя после утренней вспышки, но его лицо все еще оставалось хмурым. Я протянул ему руку, и он опасливо приблизился. Красный кожаный мяч он принял охотно, но без улыбки.
– Сам знаю, не самый щедрый подарок. Но у меня для тебя есть кое-что получше…
– И все же, я не понимаю, – вмешалась Вифезда. – Ясное дело, тот громила – редкостный остолоп, но как можно быть настолько тупым, чтобы не отличить один цвет от другого?
– Экон знает, – ответил я, послав ему сочувственную улыбку. – Он раскусил эту загадку еще прошлой ночью и пытался мне объяснить, но не знал, как. Он припомнил отрывок из Платона, который я читал ему пару месяцев назад – у меня-то он напрочь выветрился из памяти. Погоди-ка, сейчас найду. – Я потянулся к свитку, который все так же валялся на моем обеденном ложе.
– Наблюдение показывает, – прочел я вслух, – что не все люди воспринимают цвета одинаково. Хоть и нечасто, встречаются люди, путающие красный и зеленый, равно как и те, что не могут отличить желтый от голубого; иные же, похоже, не различают оттенков зеленого». Дальше Платон пускается в объяснение возможных причин, но это уже чересчур запутанно.
– Так значит, тот верзила не отличал желтый от голубого? – переспросила Вифезда. – Но все же…
– Вчера ростовщик заявился в театр, чтобы воплотить в жизнь свои угрозы в отношении Статилия. Неудивительно, что он вздрогнул, когда я наклонился к нему и сказал: «Сегодня вы увидите «Горшок золота»» – на мгновение он подумал, что я говорю о деньгах, которые задолжал ему Статилий! Убедившись, что Статилий играет Мегадора – очевидно, он узнал его по голосу – Флавий послал своего белобрысого наймита за скену, зная, что проулок за храмом Юпитера почти безлюден, и велел ему дожидаться там актера в голубом плаще. Должно быть, Экон уловил что-то из его указаний – по крайней мере, слово «голубой». Он уже тогда почуял неладное и пытался предупредить меня, но в тот самый момент этот бугай оттоптал мне ноги, и все зрители взвыли хором со мной. Так ведь?
Экон кивнул, ударив кулаком по ладони, что значило: чертовски верно.
– К несчастью для облаченного в желтый плащ Панурга, его убийца не только не различал цветов, но еще и был беспросветно туп. Ему бы расспросить нанимателя о других приметах предполагаемой жертвы, но он и не подумал этим озаботиться; или же, если он все-таки попытался, Флавий лишь огрызнулся и велел поторапливаться, не понимая, в чем суть затруднения. Застав в одиночестве беспомощного Панурга в желтом плаще, который для него был все равно что голубой, наемник сделал свое дело – и в то же время его провалил. Предупрежденный присутствием Флавия Статилий, услышав об убийстве Панурга, догадался об истинном положении дел – потому-то эта смерть так потрясла его: он знал, что на месте раба должен был оказаться он сам.
– Итак, убит очередной раб – по чистому недоразумению! – и никому до этого дела нет, – угрюмо бросила Вифезда.
– Не совсем. Панург как-никак был ценной собственностью. Закон взыщет с виновника его полную рыночную стоимость. Насколько мне известно, Росций и Херея намерены стребовать с Флавия по сотне тысяч сестерциев каждый. Если же Флавий попытается опротестовать иск и потерпит неудачу, то сумма удвоится. Но, зная о его жадности, полагаю, что он предпочтет признать вину, тем самым выбрав меньшее из двух зол.
– Такова, по-твоему, справедливая мера за беспричинное убийство?
– И за преждевременную гибель великого таланта, – скорбно признал я. – Но это все, на что способны римские законы в случае убийства раба гражданином.
В садике воцарилась гнетущая тишина. Удовлетворившись тем, что я воздал должное его догадливости, Экон наконец уделил внимание подарку, подбросив его в воздух. Судя по задумчивому кивку, мяч оказался ему точно по руке.
– Экон, чуть не забыл – я же припас для тебя еще кое-что! – Дождавшись внимания с его стороны, я похлопал по мешочку серебра. – Хватит с тебя моих доморощенных методов обучения. С этого дня у тебя будет настоящий педагог, который будет каждое утро наставлять тебя в греческом и латыни. Разумеется, он будет суров и ты с ним намучаешься, но зато, когда он с тобой закончит, ты будешь читать и писать лучше меня самого. Такой сметливый мальчик заслуживает большего.
По лицу Экона расплылась лучезарная улыбка, и я еще никогда не видывал, чтобы мальчик подбрасывал мяч так высоко.
*
На этом история подошла к концу – остается упомянуть лишь об ее последствиях.
Той самой ночью нас с Вифездой разделяло лишь то самое невесомое покрывало, пронизанное серебряными нитями. Несколько мимолетных мгновений я ощущал абсолютное довольство жизнью и Вселенной, и в этом благословенном состоянии пробормотал вслух то, о чем давно подумывал:
– Возможно, мне стоит его усыновить…
– А почему бы, собственно, и нет? – тотчас повелительно потребовала Вифезда, грозная даже в полусне. – Каких знаков тебе еще ждать? Экон не мог бы быть твоим сыном в большей степени, даже будь он от твоей крови и плоти.
И, разумеется, она была абсолютно права.
Примечания переводчика:
[13] Вифезда́ (ивр. Бейт Хисда – «дом милости, милосердия», «место благодати, исцеления»), или О́вчая купе́ль – два водоёма (бассейна), вырытые в русле реки Бейт-Зейта в Иерусалиме. В Библии, в Евангелии от Иоанна упоминается как место исцеления Иисусом Христом расслабленного.
[14] По рассказам римских историков, некогда Рим был заселён одними только мужчинами; соседние племена не хотели выдавать своих дочерей замуж за бедное население Рима. Тогда Ромул устроил праздник консуалий и пригласил соседей. Те явились со своими семействами. Во время праздника римляне неожиданно бросились на безоружных и похитили у них девушек.
Возмущённые соседи начали войну. Сабиняне под начальством царя Тита Тация наконец одолели римлян и обратили их в бегство. Ромул взывал к богам и обещал построить храм Юпитеру Статору (Останавливателю), если он остановит бегущих. В эту решительную минуту сабинские женщины, привязавшиеся уже к своим римским мужьям и имевшие от них детей, с распущенными волосами и в разорванных одеждах бросились между сражавшимися и стали умолять их прекратить битву.
Сабиняне согласились, и был заключён вечный мир, по которому два народа соединились в одно государство под верховным главенством Тита Тация и Ромула. Римляне должны были носить, кроме своего имени, ещё сабинское название — квириты. Религия также стала общей.
Таким образом женщины спасли Рим. В память об этом Ромул учредил праздник Матурналий и дал женщинам много почётных прав.
[15] Circus Flaminius – цирк в Древнем Риме, в южной части исторического Марсова поля, близ берега Тибра. Назначение Фламиниева цирка не вполне ясно. С одной стороны, в нём изредка проводились спортивные состязания («Таврийские игры»), с другой стороны, нет свидетельств тому, что обширная территория Фламиниева цирка была специально оборудована для конных или иных состязаний. Более того, известно, на территории цирка Фламиния располагался рынок, несколько храмов, а также проводились народные собрания. Сегодня принято считать, что эта территория представляла собой просто огороженную площадь, которая использовалась так или иначе, в зависимости от текущих нужд, и постепенно застраивалась.
[16] Тарквиния – коммуна в Центральной Италии, располагается в регионе Лацио на берегу реки Марты, в провинции Витербо.
@темы: переводы, vaili, Рим под знаком Розы, Стивен Сейлор