Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Somni Atelier Momoni

Долгое ожидание принесло свои плоды)
Маленький шоколадный эльфик Somni от испанского кукольного мастера Лолы (Atelier Momoni) дома.
Огромное спасибо девочкам за это маленькое чудо!

@темы: Atelier Momoni

---

Воплощенная мечта)

DSCN9884 by Olga Beregovenko, on Flickr

@темы: D.I.M., DollsTown, Адела, BJD

---

Я жду тебя... Кто же ты?

@темы: настроение, BJD

---

Ирисовое настроение)

@темы: настроение

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Стивен Сейлор. Дом весталок. Рассказ 1. Маска смерти. Часть 2

Стивен Сейлор
Серия "Рим под знаком Розы"
Сборник рассказов "Дом весталок"
Жанр: исторический детектив
Эпоха: Древний Рим (между 80 и 72 г. до н. э.)
перевод vaili

Рассказ 1. Маска смерти

Death wears a mask



Часть 2

Тем вечером я ужинал в заросшем садике во внутреннем дворе своего дома. В тусклом свете ламп серебристые мотыльки кружили меж колонн перистиля. С улиц Субуры у подножия холма время от времени долетал шум потасовок.
– Вифезда[13], блюдо просто непревзойденное, – привычно польстил я. Быть может, из меня тоже вышел бы неплохой актер.
Но ее было не так-то просто одурачить. Взглянув на меня из-под длинных ресниц, Вифезда лишь улыбнулась краешком губ.
Проведя пятерней по копне ничем не сдерживаемых блестящих черных волос, она грациозно пожала плечом и принялась убирать со стола.
Следя за ней взглядом, я наслаждался ритмичным колыханием бедер под легкой тканью зеленого одеяния. Я приобрел Вифезду на александрийском рынке рабов много лет назад отнюдь не за ее кулинарные способности, и с тех пор они так и не улучшились, но во всех остальных отношениях она была само совершенство. Заглядевшись на свисающие до пояса черные пряди, я представил себе, как в них теряются доверчивые мотыльки, словно мигающие звезды на темно-синем небе. Прежде чем в мою жизнь вошел Экон, мы с Вифездой почти каждую ночь проводили в нашем садике в полном одиночестве…
Он собственной персоной вырвал меня из мечтаний, дернув за край туники.
– Да, Экон, что такое?
Пристроившись развалившись на ложе по соседству с моим, он соединил кулаки вместе, а затем развел их, словно разворачивая свиток.
– А, твой урок чтения – ведь сегодня мы до него так и не добрались. Но мои глаза уже подустали, и твои, должно быть, тоже. Да и на уме у меня сейчас совсем другое…
Он хмурил брови в шутливом порицании, пока я не сдался.
– Ну ладно. Тащи ту лампу поближе. Что хочешь почитать сегодня?
Указав на себя пальцем, Экон покачал головой, а затем указал на меня. Сложив пальцы лодочкой, он оттопырил ими уши и закрыл глаза. Он предпочитал (да и я, по секрету, тоже), чтобы читал я, а он лишь наслаждался, слушая. В то лето мы провели немало ленивых послеполуденных часов и долгих теплых ночей за этим занятием. Пока я читал «Историю Ганнибала» Пизона, Экон сидел у моих ног, высматривая слонов в очертании облаков; когда декламировал историю сабинянок[14], он лежал на спине, изучая луну. В последнее время я читал ему старый потрепанный свиток Платона, дарованный не слишком щедрой рукой Цицерона. Экон понимал по-гречески, хоть и не знал ни единой буквы, так что увлеченно следил за рассуждениями философа, хотя порой в его больших карих глазах я видел отблеск сожаления, что сам он не способен поучаствовать в подобном диалоге.
– Значит, продолжим с Платоном? Говорят, что философия после еды способствует пищеварению.
Экон кивнул и бросился за свитком. Мгновение спустя он вынырнул из тени перистиля, бережно сжимая его в руках. Внезапно мальчик остановился, застыв подобно статуе со странным выражением на лице.
– В чем дело, Экон? – Мне показалось было, что он занемог; впрочем, хоть рыбные клецки и репа в куминовом соусе в исполнении Вифезды были так себе, но все же не настолько, чтобы пареньку от них стало плохо. Он стоял, уставившись в пространство, и, казалось, вовсе меня не слышал.
– Экон, с тобой все в порядке? – Он напрягся так, что все тело дрожало, а на лице возникло выражение не то испуга, не то восторга. Затем он подскочил ко мне, сунул свиток прямо под нос и принялся возбужденно тыкать в него пальцем.
– Никогда не встречал юношу, столь охочего до знаний, – пошутил было я, но он не подыграл мне – на его лице была написана гробовая серьезность. – Экон, это всего лишь Платон, которого я читал тебе все лето напролет. С чего бы вдруг такой ажиотаж?
Экон вновь принялся за пантомиму. Воткнутый в сердце кинжал, безусловно, призван был изобразить Панурга.
– Панург – и Платон? Экон, я по-прежнему не вижу никакой связи.
Он закусил губу и принялся метаться, не в силах передать свои мысли. В конце концов он скрылся в глубине дома и появился вновь, сжимая два предмета, которые бросил мне на колени.
– Экон, осторожнее! Эта вазочка из драгоценного зеленого стекла прибыла сюда из самой Александрии. И зачем ты принес красный черепок? Должно быть, это кусок черепицы с крыши…
Экон выразительно указал на каждый из предметов, но я по-прежнему не улавливал, в чем тут суть.
Он вновь пропал, и на сей раз притащил мой стилус и восковую табличку, на которой он написал «красный» и «зеленый».
– Ну да, Экон, я вижу, что ваза зеленая, а черепица красная. И кровь красная… – Эко затряс головой и показал на свои глаза. – У Панурга были зеленые глаза… – Они как наяву явились перед моим внутренним взором, безжизненно созерцая небо.
Экон топнул ногой и еще яростнее затряс головой, давая понять, что я мыслю совершенно не в том направлении. Забрав вазу и кусок черепицы, он принялся перекладывать их из руки в руку.
– Экон, прекрати! Я же сказал, это не простая ваза!
Небрежно отложив их, он вновь потянулся за стилусом. Стерев слова «красный» и «зеленый», вместо них он написал «голубой» и, казалось, хотел добавить еще что-то, но не знал, как правильно написать. Закусив кончик стилуса, он в растерянности покачал головой.
– Экон, сдается мне, ты заболел. Не могу понять, что ты тут затеял.
Выхватив у меня свиток, он принялся разворачивать его, судорожно просматривая текст. Но, даже будь он написан на латыни, для мальчика было бы нелегкой задачей расшифровать слова, чтобы найти то, что ему нужно, а греческие буквы и вовсе были для него сродни иероглифам.
Бросив свиток, он опять взялся за пантомиму, но из-за возбуждения движения выходили неловкими, так что я ничего не мог различить в его отчаянных кривляниях. Я пожал плечами и покачал головой, сдаваясь окончательно, и тут Экон внезапно заплакал от бессилия. Он вновь схватил свиток и показал на свои глаза. Он хотел, чтобы я прочел свиток, или указывал на свои слезы? Закусив губу, я воздел руки ладонями кверху, давая понять, что ничем не могу ему помочь.
Экон бросил свиток мне на колени и, рыдая, бросился в дом. Вместо обычных всхлипов из его горла вырывалось что-то вроде ослиного рева – этот звук разрывал мое сердце на части. Наверно, мне следовало быть более терпеливым, чтобы понять его. Из кухни вынырнула Вифезда, устремив на меня осуждающий взгляд, а затем последовала на звуки в комнатку Экона.
Я опустил глаза на свиток. Там было так много слов; какие же именно всплыли в памяти Экона, наведя его на мысль об убийстве Панурга? Красный, синий, голубой – я смутно припоминал, как читал отрывок, в котором Платон рассуждает о природе света и цвета, но учитывая, что я и тогда не больно-то много в нем понял, не стоило даже пытаться воспроизвести его в памяти. Нам было что-то про наложенные друг на друга конусы от глаз к объекту – или наоборот, как знать; главное было понять – это ли вспомнил Экон, и если да, то какой в этом смысл?
Я бегло проглядел свиток, отыскивая то самое место, но не преуспел. Глаза утомились не на шутку, да и лампа принялась мигать, плюясь искрами. Греческие буквы начали менять очертания, сливаясь в однообразные пятна. Обычно Вифезда сопровождала меня в постель, но сегодня, похоже, она предпочла утешать Экона. Я так и заснул на своем обеденном ложе под звездами, размышляя о желтом плаще, заляпанном красным, и о навеки погасших зеленых глазах, уставленных в чистое голубое небо.
*
На следующий день Экону нездоровилось – а может, он попросту прикидывался. Вифезда церемонно поставила меня в известность, что он не пожелал покинуть постели. Стоя в дверном проеме его комнатушки, я заботливо напомнил ему, что Римский Фестиваль продолжается, и сегодня в Большом Цирке будут дикие звери, а в театре выступит новая труппа, однако он лишь повернулся ко мне спиной и натянул на голову одеяло.
– Пожалуй, мне стоит его наказать, – шепнул я себе под нос, полагая, что именно так должен поступать обычный римский родитель.
– Думаю, не стоит, – шепнула в ответ Вифезда, проходя мимо, с таким высокомерием, что я невольно почувствовал себя порядком пристыженным.
Так что я отправился на прогулку в одиночестве – впервые за долгое время, как я внезапно осознал, остро ощущая отсутствие Экона. Без восторженного десятилетки под боком Субура представлялась весьма унылым местом. Глаза, созерцавшие эти улицы миллионы раз, наотрез отказывались видеть в них что-то хоть сколь-нибудь любопытное.
«Куплю ему подарок, – решил я. – Вернее, им обоим». Подобные подношения всегда действовали благотворно на Вифезду, когда она начинала вести себя столь заносчиво. Экону я нашел красный кожаный мяч – такой, каким мальчишки играют в тригон, отбивая его друг другу локтями и коленями. Для Вифезды я желал подыскать покрывало, сотканное из ночной тьмы и испещренное серебристыми мотыльками, но в итоге решил удовлетвориться льняным. На улице торговцев тканями я зашел в лавку моего давнего знакомого Рузона.
В ответ на мою просьбу он словно по волшебству тотчас извлек то самое покрывало, о котором мне мечталось – неземной красоты вещь, словно сплетенную из темно-синей паутины и серебра. Будучи самой красивой, она по несчастливому совпадению оказалась и самой дорогой, так что я шутливо выбранил приятеля за то, что искушает меня тем, что я все равно не могу себе позволить.
Рузон лишь добродушно пожал плечами:
– Откуда мне знать – быть может, ты только что выиграл целое состояние в кости, совершив Бросок Венеры. Вот, гляди, эти тебе по средствам. – Улыбаясь, он принялся выкладывать товар на прилавок.
– Нет, – заявил я, не видя ничего подходящего. – Я передумал.
– Тогда, может, показать что-нибудь посветлее? Скажем, ярко-голубое, как ясное небо.
– Да нет, не думаю…
– Да ты сперва посмотри! Феликс, неси сюда то новое покрывало, из последней александрийской партии, ярко-голубое с желтой вышивкой!
Юный раб закусил губу и съежился, словно от страха. Это меня озадачило, ведь Рузон славился добродушием нрава – его сложно было представить жестоким хозяином.
– Чего ждешь, ступай! – повернувшись ко мне, Рузон покачал головой. – От этого нового раба никакого толку! Беспросветный тупица, что бы там ни утверждал работорговец. Счетные книги он и впрямь ведет неплохо, но тут, в лавке… да ты только посмотри, он опять за свое! Глазам своим не верю! Феликс, да что с тобой такое? Ты что, делаешь это мне назло? Напрашиваешься на колотушки? Я этого больше не потерплю, вот что я тебе скажу!
Раб отпрянул с беспомощно-растерянным выражением, сжимая в руках желтое покрывало.
– Он все время это вытворяет! – взвыл Рузон, хватаясь за голову. – С ума меня сведет! Я прошу голубое – он тащит желтое! Прошу желтое – вот тебе голубое! Ты когда-нибудь слыхал о подобном идиотизме? Ну я тебе задам, Феликс, клянусь всеми богами! – Он бросился вдогонку за несчастным рабом, размахивая мерной дощечкой.
И тут до меня дошло.
*
Как я и предполагал, я не застал Статилия в его апартаментах в Субуре. Когда я справился у хозяина, старик наградил меня хитрым взглядом того, кому поручено сбить ищеек со следа, и сообщил, что Статилий уехал за город.
Его было бесполезно искать в прочих местах, популярных в дни фестиваля. Ни в одной таверне, ни в одном лупанарии он не объявлялся. Ну а в игорные дома ему и вовсе вход был заказан – но, едва подумав об этом, я понял, что, быть может, дело обстоит как раз-таки наоборот.
Принявшись за игорные притоны Субуры, я отыскал его без малейшего труда. Он обретался на третьем этаже ветхого дома среди прилично одетых мужчин – некоторые даже в тогах. Стоя на четвереньках, Статилий тряс крохотную коробочку, бормоча молитвы Фортуне. Стоило ему метнуть кости, как толпа вокруг него уплотнилась, разразившись восклицаниями. Ему везло: III, III, III и VI – бросок Рема.
– Да! Да! – завопил Статилий, протягивая руки – прочие передали ему монеты.
Схватив его за шиворот туники, я выволок бурно возмущающегося приятеля в прихожую.
– А я-то думал, ты уже и без того увяз в долгах по самую маковку, – заявил я.
– Как раз-таки наоборот! – запротестовал он с широкой улыбкой. Его раскрасневшееся лицо, усеянное бусинами пота, наводило на мысль о лихорадке.
– Просто скажи: сколько ты задолжал ростовщику Флавию?
– Сто тысяч сестерциев.
– Сто тысяч! – Мое сердце подскочило до самой глотки.
– Был должен. Но теперь-то я с ним рассчитаюсь! Он воздел руки со стиснутыми в пальцах монетами. – У меня две битком набитых золотом сумы в соседней комнате, за ними присматривает мой раб. И – ты только представь – у меня тут залог за дом на Целийском холме! Мне удалось из этого выпутаться, слышишь?
– Ценой чужой жизни.
Его самоуверенная ухмылка поблекла.
– Так ты и это выяснил? Но кто мог предвидеть подобную трагедию? Уж точно не я. И, когда это случилось, я отнюдь не обрадовался смерти Панурга – ты сам видел. На самом-то деле, я вовсе его не ненавидел, это была всего лишь сугубо профессиональная зависть. Но если парки рассудили дело в мою пользу, то кто я такой, чтобы противиться их воле?
– Какая же ты гнида, Статилий. Почему ты не рассказал обо всем Росцию? Или, если уж на то пошло, мне?
– А что я знал, на самом-то деле? Какой-то незнакомец порешил бедолагу Панурга. Лично я ничего не видел.
– Но ведь ты догадывался! Потому-то ты и потащил меня за скену, разве нет? Боялся, что убийца вернется за тобой. Так что же, выходит, что я, сам того не зная, служил твоим телохранителем?
– Может быть. В конце концов, он ведь не вернулся, так?
– Статилий, ты редкостная гнида.
– Повторяешься. – Его улыбка сползла с лица, словно сброшенная маска. Он дернулся, высвободившись из моего захвата.
– Ну ладно, ты скрыл правду от меня, – не унимался я, – но почему ты не рассказал Росцию?
– Что именно? Что я залез в до неприличия огромные долги и печально известный ростовщик угрожает меня убить?
– Быть может, он ссудил бы тебе денег, чтоб ты мог откупиться.
– Плохо же ты знаешь Росция! Он считает, что я должен быть на седьмом небе от счастья, что попал в его труппу, и явно не принадлежит к породе тех, кто готов выложить сто тысяч сестерциев ради подчиненного. А если бы он узнал, что из-за меня убили Панурга – о, он пришел бы в дикую ярость! С его точки зрения один Панург стоит десятка таких, как я. Да никто не дал бы за мою жизнь и ломаного гроша – между молотом в виде Флавия и наковальней в виде Росция! Эти двое разорвали бы меня, словно вареного цыпленка! – Он сделал шаг назад, поправляя тунику, и на губы вернулась знакомая заискивающая улыбка: – Но ты же никому не расскажешь, правда?
– Статилий, ты хоть когда-нибудь перестаешь лицедействовать? – Я отвел глаза, чтобы не поддаться его чарам.
– Ну так?
– Знаешь ли, мой клиент – Росций, а не ты.
– Но я твой друг, Гордиан.
– И еще я дал обещание Панургу.
– Будь уверен, он тебя не расслышал.
– Зато боги услышали.
*
Найти ростовщика Флавия оказалось куда как проще – пара вопросов в правильное ухо, пара монет в правильную руку, и я выяснил, что он ведет дела в винной лавке в портике неподалеку от Фламиниева цирка[15], где торгует дешевыми винами из его родной Тарквинии[16]. Но в праздничный день, как сообщили мои информанты, его с куда большей вероятностью можно встретить в доме сомнительной репутации через улицу.
Помещение с низким потолком пропиталось запахом пролитого вина и скученных тел. В конце комнаты я заприметил Флавия – тот держал совет с группой сотоварищей средних лет с грубой крестьянской внешностью, составляющей контраст их туникам и плащам из дорогих тканей.
Ближе ко мне подпирал стену (с его комплекцией это не составило бы труда и в буквальном смысле слова) его громила. Белобрысый гигант выглядел то ли вдребезги пьяным, то ли неправдоподобно тупым. При моем приближении он медленно моргнул – в мутных глазах мелькнула и тотчас пропала тень узнавания.
– Праздники созданы для возлияний, – провозгласил я, поднимая чашу с вином. Пару мгновений он созерцал меня безо всякого выражения, но затем пожал плечами и кивнул.
– Скажи-ка, – начал я, – ты знаешь кого-нибудь из тех замечательных красоток? – Я указал на группу из четырех женщин, скучающих в дальнем конце комнаты у основания лестницы.
Верзила мрачно покачал головой.
– Выходит, сегодня тебе свезло. – Я склонился так близко, что ощутил винный дух в его дыхании. – Я только что поболтал с одной из них, и она призналась, что мечтает с тобой уединиться. Похоже, ей по душе широкоплечие блондины. А еще она сказала, что ради такого парня, как ты… – шепнул я ему на ухо.
От похоти его лицо сделалось еще тупее. Близоруко прищурившись, он спросил хриплым шепотом:
– Которая?
– Та, что в голубом.
– А, – кивнул он, рыгнув, и двинулся к лестнице. Как я и предполагал, он проигнорировал женщину в зеленом, равно как и в коралловом, и в коричневом. Вместо этого он решительно опустил руку на бедро женщины в желтом, которая, обернувшись, смерила его изумленным, но отнюдь не возмущенным взглядом.
*
Квинта Росция и его партнера Херею весьма впечатлила моя проницательность, – пояснял я Вифезде тем же вечером. Не удержавшись от театрального жеста, я подкинул в воздух мешочек серебра, который шлепнулся на стол с веселым звоном. – Конечно, не горшок золота, но этого нам хватит, чтобы безбедно прожить зиму.
Ее глаза округлились и заблестели подобно монетам, и расширились еще сильнее, когда я извлек покрывало из лавки Рузона.
– Ох! Но что это за материя?
– Полуночная тьма и мотыльки, – ответил я. – Паутина и серебряные нити.
Откинув голову, она набросила покрывало на обнаженную шею и руки. Я сглотнул, решив про себя, что покупка стоила каждого сестерция.
Экон неуверенно топтался в дверном проеме своей комнатушки, прислушиваясь к моему рассказу. Похоже, он уже пришел в себя после утренней вспышки, но его лицо все еще оставалось хмурым. Я протянул ему руку, и он опасливо приблизился. Красный кожаный мяч он принял охотно, но без улыбки.
– Сам знаю, не самый щедрый подарок. Но у меня для тебя есть кое-что получше…
– И все же, я не понимаю, – вмешалась Вифезда. – Ясное дело, тот громила – редкостный остолоп, но как можно быть настолько тупым, чтобы не отличить один цвет от другого?
– Экон знает, – ответил я, послав ему сочувственную улыбку. – Он раскусил эту загадку еще прошлой ночью и пытался мне объяснить, но не знал, как. Он припомнил отрывок из Платона, который я читал ему пару месяцев назад – у меня-то он напрочь выветрился из памяти. Погоди-ка, сейчас найду. – Я потянулся к свитку, который все так же валялся на моем обеденном ложе.
– Наблюдение показывает, – прочел я вслух, – что не все люди воспринимают цвета одинаково. Хоть и нечасто, встречаются люди, путающие красный и зеленый, равно как и те, что не могут отличить желтый от голубого; иные же, похоже, не различают оттенков зеленого». Дальше Платон пускается в объяснение возможных причин, но это уже чересчур запутанно.
– Так значит, тот верзила не отличал желтый от голубого? – переспросила Вифезда. – Но все же…
– Вчера ростовщик заявился в театр, чтобы воплотить в жизнь свои угрозы в отношении Статилия. Неудивительно, что он вздрогнул, когда я наклонился к нему и сказал: «Сегодня вы увидите «Горшок золота»» – на мгновение он подумал, что я говорю о деньгах, которые задолжал ему Статилий! Убедившись, что Статилий играет Мегадора – очевидно, он узнал его по голосу – Флавий послал своего белобрысого наймита за скену, зная, что проулок за храмом Юпитера почти безлюден, и велел ему дожидаться там актера в голубом плаще. Должно быть, Экон уловил что-то из его указаний – по крайней мере, слово «голубой». Он уже тогда почуял неладное и пытался предупредить меня, но в тот самый момент этот бугай оттоптал мне ноги, и все зрители взвыли хором со мной. Так ведь?
Экон кивнул, ударив кулаком по ладони, что значило: чертовски верно.
– К несчастью для облаченного в желтый плащ Панурга, его убийца не только не различал цветов, но еще и был беспросветно туп. Ему бы расспросить нанимателя о других приметах предполагаемой жертвы, но он и не подумал этим озаботиться; или же, если он все-таки попытался, Флавий лишь огрызнулся и велел поторапливаться, не понимая, в чем суть затруднения. Застав в одиночестве беспомощного Панурга в желтом плаще, который для него был все равно что голубой, наемник сделал свое дело – и в то же время его провалил. Предупрежденный присутствием Флавия Статилий, услышав об убийстве Панурга, догадался об истинном положении дел – потому-то эта смерть так потрясла его: он знал, что на месте раба должен был оказаться он сам.
– Итак, убит очередной раб – по чистому недоразумению! – и никому до этого дела нет, – угрюмо бросила Вифезда.
– Не совсем. Панург как-никак был ценной собственностью. Закон взыщет с виновника его полную рыночную стоимость. Насколько мне известно, Росций и Херея намерены стребовать с Флавия по сотне тысяч сестерциев каждый. Если же Флавий попытается опротестовать иск и потерпит неудачу, то сумма удвоится. Но, зная о его жадности, полагаю, что он предпочтет признать вину, тем самым выбрав меньшее из двух зол.
– Такова, по-твоему, справедливая мера за беспричинное убийство?
– И за преждевременную гибель великого таланта, – скорбно признал я. – Но это все, на что способны римские законы в случае убийства раба гражданином.
В садике воцарилась гнетущая тишина. Удовлетворившись тем, что я воздал должное его догадливости, Экон наконец уделил внимание подарку, подбросив его в воздух. Судя по задумчивому кивку, мяч оказался ему точно по руке.
– Экон, чуть не забыл – я же припас для тебя еще кое-что! – Дождавшись внимания с его стороны, я похлопал по мешочку серебра. – Хватит с тебя моих доморощенных методов обучения. С этого дня у тебя будет настоящий педагог, который будет каждое утро наставлять тебя в греческом и латыни. Разумеется, он будет суров и ты с ним намучаешься, но зато, когда он с тобой закончит, ты будешь читать и писать лучше меня самого. Такой сметливый мальчик заслуживает большего.
По лицу Экона расплылась лучезарная улыбка, и я еще никогда не видывал, чтобы мальчик подбрасывал мяч так высоко.
*
На этом история подошла к концу – остается упомянуть лишь об ее последствиях.
Той самой ночью нас с Вифездой разделяло лишь то самое невесомое покрывало, пронизанное серебряными нитями. Несколько мимолетных мгновений я ощущал абсолютное довольство жизнью и Вселенной, и в этом благословенном состоянии пробормотал вслух то, о чем давно подумывал:
– Возможно, мне стоит его усыновить…
– А почему бы, собственно, и нет? – тотчас повелительно потребовала Вифезда, грозная даже в полусне. – Каких знаков тебе еще ждать? Экон не мог бы быть твоим сыном в большей степени, даже будь он от твоей крови и плоти.
И, разумеется, она была абсолютно права.

Примечания переводчика:

[13] Вифезда́ (ивр. ‏ Бейт Хисда – «дом милости, милосердия», «место благодати, исцеления»), или О́вчая купе́ль – два водоёма (бассейна), вырытые в русле реки Бейт-Зейта в Иерусалиме. В Библии, в Евангелии от Иоанна упоминается как место исцеления Иисусом Христом расслабленного.
[14] По рассказам римских историков, некогда Рим был заселён одними только мужчинами; соседние племена не хотели выдавать своих дочерей замуж за бедное население Рима. Тогда Ромул устроил праздник консуалий и пригласил соседей. Те явились со своими семействами. Во время праздника римляне неожиданно бросились на безоружных и похитили у них девушек.
Возмущённые соседи начали войну. Сабиняне под начальством царя Тита Тация наконец одолели римлян и обратили их в бегство. Ромул взывал к богам и обещал построить храм Юпитеру Статору (Останавливателю), если он остановит бегущих. В эту решительную минуту сабинские женщины, привязавшиеся уже к своим римским мужьям и имевшие от них детей, с распущенными волосами и в разорванных одеждах бросились между сражавшимися и стали умолять их прекратить битву.
Сабиняне согласились, и был заключён вечный мир, по которому два народа соединились в одно государство под верховным главенством Тита Тация и Ромула. Римляне должны были носить, кроме своего имени, ещё сабинское название — квириты. Религия также стала общей.
Таким образом женщины спасли Рим. В память об этом Ромул учредил праздник Матурналий и дал женщинам много почётных прав.
[15] Circus Flaminius – цирк в Древнем Риме, в южной части исторического Марсова поля, близ берега Тибра. Назначение Фламиниева цирка не вполне ясно. С одной стороны, в нём изредка проводились спортивные состязания («Таврийские игры»), с другой стороны, нет свидетельств тому, что обширная территория Фламиниева цирка была специально оборудована для конных или иных состязаний. Более того, известно, на территории цирка Фламиния располагался рынок, несколько храмов, а также проводились народные собрания. Сегодня принято считать, что эта территория представляла собой просто огороженную площадь, которая использовалась так или иначе, в зависимости от текущих нужд, и постепенно застраивалась.
[16] Тарквиния – коммуна в Центральной Италии, располагается в регионе Лацио на берегу реки Марты, в провинции Витербо.

@темы: переводы, vaili, Рим под знаком Розы, Стивен Сейлор

---

Стивен Сейлор. Дом весталок. Рассказ 1. Маска смерти. Часть 1

Стивен Сейлор
Серия "Рим под знаком Розы"
Сборник рассказов "Дом весталок"
Жанр: исторический детектив
Эпоха: Древний Рим (между 80 и 72 г. до н. э.)
перевод vaili

Рассказ 1. Маска смерти

Death wears a mask

Исторические заметки автора к рассказу

Первым был написан рассказ «Завещание как обещание», но хронологически первое место принадлежит рассказу «Маска смерти». Он также навеян трудами Цицерона – в особенности речью в защиту богатого и знаменитого комедийного актера Квинта Росция (он стал первым его известным клиентом из сферы шоу-бизнеса!), вовлеченного в имущественную тяжбу. Имеются некоторые разночтения в вопросе о дате затронутого в речи убийства (возможно, оно случилось в 81 г. до н. э., а не в 80-м); я поместил этот случай непосредственно после «Римской крови», в период ежегодного Римского Фестиваля в сентябре, чтобы задействовать театральный сезон и поведать о некоторых особенностях древнеримской сцены. (Тем, кто интересуется этим вопросом, я бы посоветовал обратиться к книге «The Roman Stage» W. Beare и комедиям Плавта, которые поражают представлениями римлян о юморе). Статилий, Росций, Панург и Хорея взяты из этой речи.

Часть 1

– Экон, – изумился я, – ты же не хочешь сказать, что никогда не был в театре?
Он поднял на меня огромные карие глаза, качая головой.
– Никогда не смеялся над неуклюжими рабами, когда они валятся в кучу-малу? Не обмирал при виде того, как пираты похищают юную деву? Не поражался тому, что герой – тайный наследник огромного состояния?
Глаза Экона округлялись все сильнее, и он все яростнее тряс головой.
– Значит, пора это исправить – прямо сегодня! – заявил я.
На дворе стояли сентябрьские иды[1] – и самый прекрасный осенний день, когда-либо созданный богами. Солнце согревало узкие улицы и лопочущие фонтаны; с Тибра задувал легкий бриз, овевая все семь холмов; небо над нами – чаша чистейшей лазури, ни единого облачка. Шел двенадцатый день из тех шестнадцати, что ежегодно отводились под Римский Фестиваль, старейшее городское публичное празднество. Возможно, столь прекрасную погоду обеспечил сам Юпитер, ведь фестиваль устраивался в его честь.
Для Экона этот день стал бесконечной оргией открытий. Он впервые посетил гонки колесниц в Большом цирке[2], посмотрел состязания борцов и боксеров на площадях, съел свою первую колбаску из телячьих мозгов с миндалем с лотка уличного торговца. Скачки его заворожили, хотя смотрел он в основном на лошадей; борцы утомили – он уже сполна насмотрелся на публичные драки; сосиска не пошла ему впрок (хотя, может, дело было в зеленых яблоках со специями, которыми он впоследствии налопался).
Минуло четыре месяца с того дня, как я спас Экона в переулке Субуры[3] от банды мальчишек, которые, улюлюкая, гонялись за ним с палками. Я впервые повстречался с ним той весной в ходе расследования для Цицерона, и потому кое-что знал о его прошлом. Очевидно, его овдовевшей матери пришлось бросить ребенка, предоставив его самому себе. Что же мне оставалось, как не забрать его с собой?
Он оказался поразительно умным для своих десяти лет. Я знал его возраст, потому что, когда его спрашивали, он показывал десять пальцев. Экон превосходно слышал (и считал), но от его языка проку было мало.
Поначалу его немота являла для нас немалое затруднение. (Этот изъян не был врожденным – по всей видимости, он онемел в результате лихорадки, унесшей жизнь его отца). Экон превосходно владел языком жестов, но им не передашь всего. Кто-то обучил его грамоте, но он мог написать и прочесть лишь простейшие слова. Я сам взялся за его образование, но процесс шел медленно из-за невозможности нормального общения.
Его знание римских улиц было глубоким, но в весьма узкой области. Он знал черные ходы всех лавок Субуры, а также где торговцы мясом и рыбой оставляли обрезки ниже по течению Тибра. Но ему никогда не доводилось побывать на Форуме или в Большом цирке, слушать речи политиков (вот ведь счастливчик!) или смотреть театральное представление. Этим летом я провел немало счастливых часов, показывая ему город и заново открывая все его чудеса широко распахнутыми глазами десятилетнего мальчишки.
Потому-то, когда на двенадцатый день Римского Фестиваля мимо нас пробежал глашатай, возвещающий, что через час начнется выступление труппы Квинта Росция, я решил, что мы не должны его пропустить.
– О, труппа Квинта Росция! – воскликнул я. – Как я посмотрю, магистраты не поскупились на расходы. Наше время не знает более прославленного актера, чем Квинт Росций, и более известной труппы!
Мы двинулись с Субуры на форум, площади которого запрудили толпы празднующих. Между храмом Юпитера и Сениевыми банями высилась деревянная скена с подмостками, втиснутая в тесное пространство между кирпичными стенами, перед ней воздвигли ряды скамей.
– Однажды, – заметил я, – какой-нибудь из этих политиканов-демагогов учредит первый в Риме постоянный театр. Ты только представь себе: настоящий театр в греческом стиле, из камня, незыблемый, как храм! Разумеется, старорежимные моралисты будут вне себя: все происходящее из Греции они почитают источником разврата и упадка. О, да мы рано – успеем занять хорошие места.
Распорядитель подвел нас к месту у прохода на пятом от орхестры ряду. Первые четыре ряда – места для граждан ранга сенаторов – отделял канат из пурпурной ткани. Распорядитель то и дело топал вверх-вниз по проходу, проводя за канат очередного облаченного в тогу магистрата со спутниками.
Пока ряды скамей постепенно заполнялись, я объяснял Экону устройство театра. Перед первым рядом имелось небольшое открытое пространство – орхестра, где будут играть музыканты. По обе стороны от нее к подмосткам поднимались три ступени. Скеной[4] служил деревянный экран с раздвижной дверью по центру и двумя дверями поменьше по обе стороны – через них актеры выходят на подмостки и скрываются с глаз. За ним невидимые музыканты разогревались, выдувая обрывки знакомых мелодий.
– Гордиан!
Я обернулся, чтобы узреть нависшую над нами высокую тощую фигуру.
– Статилий! – воскликнул я. – Как я рад тебя видеть!
– И я тебя. А это кто такой? – Он взъерошил копну темно-русых волос мальчика длинными пальцами.
– Это Экон, – ответил я.
– Давно утраченный племянник?
– Не совсем.
– Неужто последствия бурного прошлого? – приподнял бровь Статилий.
– Опять мимо. – Я ощутил, как кровь приливает к лицу, и внезапно мне подумалось, каково это было бы – ответить: «Да, это мой сын». Не в первый раз меня посетила мысль официально усыновить Экона – и не в первый раз я тотчас выбросил ее из головы. Такому, как я, ежедневно рискующему жизнью, не стоит даже думать об отцовстве. Пожелай я иметь сыновей, так давно бы уже женился на приличной римлянке и наплодил потомков. Я поспешил сменить тему:
– Но Статилий, где же твой костюм и маска? И почему ты не готовишься к выступлению за скеной? – Я знал его с самого детства; он избрал профессию актера уже в юности, присоединялся то к одной, то к другой труппе, стремясь перенять навыки признанных комедиантов. К великому Росцию он попал годом ранее.
– О, да у меня еще уйма времени на подготовку.
– И каково тебе в труппе величайшего римского актера?
– Разумеется, превосходно!
Я нахмурился, уловив в его голосе нотки фальшивой бравады.
– Ох, Гордиан, ты всегда видел меня насквозь. Раз не превосходно, так, выходит, ужасно! Росций – сущее чудовище! Разумеется, гениальное, но от этого не менее жуткое! Будь я его рабом, на мне бы живого места не осталось. Ну а вместо этого он бичует меня словами. Сущий тиран! Ему невозможно угодить, и роздыху он не знает! Он любого заставит почувствовать себя жалким червем. Едва ли на галерах или в рудниках намного тяжелее. Разве моя вина, что я слишком стар, чтобы изображать молоденьких героинь, и не обладаю подходящим голосом, чтобы играть старого скрягу или хвастливого вояку? Хотя, может, он и прав. Я бесполезен, бездарен и погублю всю труппу.
– Все актеры одинаковы, – шепнул я Экону. – Им нужно больше внимания, чем грудным детям. – Статилию же я ответил: – Чепуха! Я видел тебя весной на Фестивале Великой Матери, когда Росций ставил «Двух Менехмов». Ты просто превосходно сыграл близнецов.
– Ты правда так думаешь?
– Клянусь! Я так хохотал, что чуть не свалился со скамьи.
Он малость просветлел, но затем вновь нахмурился.
– Вот бы Росций тоже так думал. Сегодня я должен был играть Эвклиона, старого скрягу…
– Так значит, сегодня мы увидим «Горшок золота»[5]?
– Да.
– Это одна из моих любимейших пьес, Экон. Возможно, самая смешная из комедий Плавта. Юмор грубоватый, но задевает за живое…
– Я должен был играть Эвклиона, – резковато повторил Статилий, возвращая разговор к собственной персоне, – а потом этим утром Росций внезапно выходит из себя, заявляет, что я совершенно неправильно трактую эту роль, и он не желает унижаться перед всем Римом, глядя на то, как я провалюсь. Так что теперь я Мегадор, его сосед.
– Тоже неплохая роль, – заметил я, силясь припомнить, кто это вообще такой.
– Ха! И кто же получает лакомую роль Эвклиона? Этот паразит Панург – обычный раб, у которого чувства комического не больше, чем у слизняка! – Внезапно он застыл. – О нет, а это что еще такое?
Я проследил за его взглядом к дальнему проходу, по которому распорядитель вел коренастого бородача. За ним следовал светловолосый великан со шрамом через нос – телохранитель бородатого, в котором я тотчас распознал наемника-головореза с Субуры. Распорядитель подвел их к дальнему концу нашей скамьи, и они двинулись к нам, усевшись на свободные места рядом с Эконом.
Статилий скрючился, прячась от них, и простонал мне на ухо:
– Можно подумать, мне без того мало проблем – а тут еще этот жуткий ростовщик Флавий с одним из своих громил! Единственный человек в Риме, способный соперничать с Росцием в запугивании!
– И сколько ты ему задолжал? – начал было я, но тут из-за скены внезапно раздался рев, перекрывший разноголосье труб.
– Идиот! Бездарь! Только попробуй сказать, что ты не в состоянии запомнить роль!
– Росций, – прошептал Статилий. – Надеюсь, орет на Панурга. Ну и норов.
Центральная дверь скены отлетела в сторону, являя нашим взглядам пухлого коротышку, уже одетого для выступления в роскошный плащ из дорогой белой ткани. Его полное лицо исказилось в гримасе, способной вселить ужас в душу любого из его подчиненных – и вызвать гомерический хохот всех прочих. Его легендарный прищур делал глаза почти неразличимыми, но когда он уставился в нашем направлении, мне показалось, будто из них вылетел кинжал и, просвистев мимо моего уха, вонзился прямиком в сердце Статилия.
– А ты, – заорал он, – где ты там болтаешься? А ну, живо за скену! Да не в обход – ступай прямо здесь! – гаркнул он, будто отдавая команду собаке.
Статилий ринулся в проход, взлетел на подмостки и исчез за перегородкой, поспешно задвинув за собой дверь – но, как я заметил, успел украдкой бросить взгляд на сидящего рядом с Эконом. Я обернулся, чтобы также рассмотреть Флавия-Ростовщика, и он тотчас нахмурился, почувствовав мой взгляд. Настроение у него явно было не слишком подходящим для комедии.
Я прочистил горло и благодушно бросил, наклоняясь через Экона к новоприбывшим:
– Сегодня вы увидите «Горшок золота». – Флавий вздрогнул, сдвигая кустистые брови. – По мне, так это одна из лучших вещей Плавта, а вы как считаете?
Он разомкнул губы, воззрившись на меня с подозрением. Его белобрысый телохранитель пялился на меня с тупейшим выражением лица.
Я пожал плечами и отвернулся.
На площади за нашими спинами глашатай делал последние объявления. Скамьи быстро заполнялись. Запоздавшие и рабы стояли где придется, приподнимаясь на цыпочки. Двое музыкантов вышли на подмостки и спустились в орхестру, где принялись дуть в длинные трубы.
По толпе пробежал шепот узнавания: зазвучала тема старого скряги Эвклиона – первое указание на то, какая пьеса будет представлена. Распорядитель и глашатай тем временем переместились к публике и расхаживали между рядами, добродушно утихомиривая самых шумных зрителей.
Наконец музыка отзвучала, и центральная дверь с грохотом раздвинулась. На подмостки вышел Росций в роскошном плаще и с маской гротескного довольства на лице. Через прорези виднелись прищуренные глаза; сочный голос эхом раскатился по рядам.
– Не знаете, кто я? Скажу вам коротко[6], – начал он.
Я Лар домашний, из дому вот этого,
Откуда, как вы видите, я вышел. Здесь
Уж много лет живу…
Он изложил пролог, знакомя читателей с завязкой истории – как дед Эвклиона спрятал под очагом горшок золота, а дочь хозяина влюбилась в племянника их соседа, нуждаясь лишь в приданом, чтобы выйти замуж, и как он, Дух-Хранитель, намеревается привести жадного Эвклиона к горшку, чтобы запустить стремительный ход событий.
Я взглянул на Экона, который завороженно уставился на фигуру в маске, ловя каждое слово. Сидящий рядом с ним ростовщик Флавий ничуть не переменился в лице – все та же кислая мина. Его белобрысый телохранитель застыл с открытым ртом, лишь изредка поднимая руку, чтобы коснуться пересекающего нос шрама.
Из-за задника донесся приглушенный шум.
– Ах, – произнес Росций театральным шепотом,
– Но вот уже кричит старик: всегда он так.
Старуху гонит, тайну б не проведала.
На золото взглянуть он хочет, цело ли.
С этими словами он тихо удалился через правую дверь.
Из-за центральной двери на подмостки выкатился актер в маске старика и облачении ярко-желтого цвета, традиционно символизирующего жадность – это и был Панург, раб-актер, отнявший у Статилия лакомую роль. Он тащил за руку сотоварища, одетого рабыней низшего разбора, чтобы швырнуть его в центр площадки.
– Вон! Вон отсюда! – вопил он. – Прочь! За дверь! Проваливай!
Подглядывать, глазищами шнырять тебе!
Статилий напрасно принижал актерские достоинства Панурга – отовсюду доносились смешки.
– За что меня, несчастную, колотишь ты? – взвыл второй актер. Его гримасничающую женскую маску венчал ужасающе растрепанный парик. Одеяние болталось клочьями у шишковатых коленей.
– Чтоб и на деле ты была несчастна, дрянь,
Дрянную жизнь вела б, тебя достойную.
Панург и его сотоварищ продолжали носиться по подмосткам к возрастающему восторгу публики. Экон прямо-таки подпрыгивал на скамье, хлопая в ладоши. Однако веселье не затронуло ростовщика с телохранителем – они так и сидели, сложив руки на груди, равнодушные к происходящему.
Стафила[7]: Сейчас меня за что ты выгнал из дому?
Эвклион: Тебе, что ль, колотовке, отдавать отчет?
Ступай от двери! Прочь отсюда! Гляньте, как
Ступает! А ты знаешь, до чего дойдет?
Возьму сейчас веревку или палку я
И ею удлиню твой черепаший шаг!
Стафила: На виселицу лучше б дали боги мне
Попасть, чем так вот у тебя на службе быть.
Эвклион: Вишь, про себя бормочет что-то, подлая!
Постой ты, тварь! Глаза, ей-богу, выдеру!
В конце концов рабыня исчезла, и скряга отправился в дом пересчитывать деньги. Их место на подмостках заняли сосед Мегадор и его сестра Евномия. По голосу мне показалось, что ее играет тот самый актер, что и дряхлую рабыню – видимо, в труппе именно он специализировался на женских ролях. Мой друг Статилий вполне прилично играл Мегадора, но явно не дотягивал до класса Росция и даже своего соперника Панурга. Его комические ужимки вызвали несколько вежливых смешков, но отнюдь не шквал хохота.
Эвномия: Тебя позвала я сюда по секрету -
О деле семейном твоем перемолвить.
Мегадор: Лучшая из женщин, дай мне руку.
Эвномия: Кто? Где лучшая?
Мегадор: Ты.
Эвномия: Я?
Мегадор: Нет – так нет.
Эвномия: Но правду говорить же следует.
Не найдешь нигде ты лучшей, хуже, брат, одна другой.
Мегадор: Я с тобой согласен в этом, возражать не думаю.
Эвномия: Выслушай меня, прошу я.
Мегадор: Слушаю. К твоим услугам.
Эвномия: Я тебе пришла совет дать,
Для тебя же дело важно.
Мегадор: На тебя оно похоже.
Эвномия: Хорошо, чтоб так случилось.
Мегадор: В чем же дело, сестра?
Эвномия: Хочу, чтобы взял ты жену.
Мегадор: Ой, убила!
Даже этот обмен репликами, обычно столь любимый публикой, выдавил лишь вялые смешки. Мое внимание приковал к себе костюм Статилия из дорогой голубой шерсти, расшитой желтым, и маска с комически вздернутыми бровями, а это, увы, плохой знак, когда костюм актера привлекает больше внимания, чем его игра. Бедняге Статилию удалось подыскать место в самой известной в Риме труппе, но он в ней отнюдь не блистал. Ничего удивительного, что Росций так его третирует!
Даже Экон заерзал на скамье. Рядом с ним ростовщик Флавий склонился к белобрысому телохранителю, чтобы прошептать ему что-то на ухо – видимо, отпуская нелицеприятные комментарии по поводу талантов актера, который ему задолжал.
Наконец сестра удалилась, и на подмостки вернулся скряга, чтобы вступить в разговор с соседом. Видя Статилия бок о бок с соперником, невозможно было не поразиться разделяющей их бездне. Эвклион-Панург полностью захватил внимание публики, и не только потому, что его реплики были выигрышнее.
Мегадор: Слушай-ка, прими мое ты это предложение,
За меня ее просватай.
Эвклион: Но ведь нет приданого!
Мегадор: Пусть! Будь добрый нрав, довольно этого приданого.
Эвклион: Я к тому, чтоб ты не думал, что я клад нашел какой.
Мегадор: Знаю, не учи. Согласен?
Эвклион: Пусть. Юпитер! Смерть моя!
Мегадор: Что с тобою?
Эвклион: Что? Как будто лязг железа, вот сейчас.
Мегадор: У себя велел копать я сад. Однако где же он?

Про себя я стонал от досады за своего друга Статилия; но, хоть его игра была весьма невыразительна, он безупречно следовал указаниям владельца труппы. Росций славился не только обряжанием старых комедий в яркие одеяния и маски, но и сложной хореографией своих постановок: Статилий и Панург ни секунды не оставались в неподвижности, чем грешили актеры трупп рангом пониже – они кружили по подмосткам в безостановочном комическом танце, подобно желто-голубому вихрю.
Экон потянул меня за рукав и повел плечом в сторону сидящего рядом с ним. Флавий вновь что-то шептал на ухо своему телохранителю, и, судя по сдвинутым бровям белобрысого громилы, тот был изрядно озадачен. Выслушав хозяина, здоровяк поднялся и затопал к проходу. Экон шустро убрал ноги под скамью, я же оказался не столь расторопным, так что этот увалень отдавил мне ногу. Я невольно взвыл, и соседи последовали моему примеру, решив, что я выражаю недовольство актерами. Стоит ли упоминать, что этот чурбан и не подумал извиниться.
Экон вновь дернул меня за рукав.
– Да пусть его, – бросил я. – Грубиянов бояться – в театр не ходить.
Он лишь закатил глаза и раздраженно скрестил руки. Я знал, что означает этот жест: если бы только я мог говорить!
На подмостках соседи уже столковались о женитьбе Мегадора на дочери Эвклиона, и они исчезли за скеной под визг свирелей и звяканье цимбал – на этом и завершился первый акт.
Музыканты затянули новый мотив. Мгновение спустя из-за скены появились два новых актера – ссорящиеся повара, на которых была возложена подготовка свадебного пира. Римская публика обожает шутки про еду и обжорство – чем грубее, тем лучше. Пока я стонал от ужасающих каламбуров, Экон смеялся как ни в чем не бывало, издавая хриплые лающие звуки.
В самый разгар веселья моя кровь заледенела: за смехом я различил отчаянный вопль.
Это был не женский крик, а мужской; так кричат не от страха, а от боли.
Я воззрился на Экона, который уставился на меня: он тоже это разобрал. Похоже, кроме нас двоих никто ничего не заметил, но актеры на подмостках явно услышали: комкая свои реплики, они принялись поглядывать на дверь в скене, наступая друг другу на ноги. Зрителей их неуклюжесть лишь рассмешила еще пуще.
Наконец ссора поваров подошла к концу, и они исчезли за задником.
Подмостки опустели. Пауза явно затягивалась. Из-за скены раздавались непривычные, непонятные звуки – сдавленные возгласы, растерянное бормотание, затем – новый крик. Публика принялась перешептываться и ерзать на сидениях.
Наконец левая дверь распахнулась, и на подмостки выступил актер в маске скряги Эвклиона – в по-прежнему желтом, но явно другом плаще. Вскинув руки, он выкрикнул:
– Несчастье!
По моей спине поползли мурашки.
– Несчастье! – повторил он.
– Сегодня к свадьбе дочери отправился
На рынок: рыбы спрашиваю – дорого.
Баранина, говядина, телятина,
Тунец, свинина, – что ни взять, все дорого…
Персонаж явно был Эвклионом, но вот играл его уже не Панург – из-под маски вещал сам Росций. Похоже, прочие зрители не обратили на это внимания, или, по крайней мере, не возражали против подобной подмены – они тут же как ни в чем не бывало принялись хохотать над бедолагой Эвклионом, одурманенным собственной жадностью.
Росций разыгрывал роль превосходно, с тем самым безупречным чувством такта, которое приходит после многократного повторения, но мне показалось, что я различаю в его голосе странное подрагивание. Когда он повернулся так, что можно было поймать его взгляд из-под маски, я не различил знаменитого прищура – глаза были тревожно распахнуты. То ли Росций и впрямь был чем-то не на шутку напуган, то ли так хорошо вошел в роль Эвклиона, терзавшегося, как бы его драгоценный клад не обнаружила ватага поваров.
– Но это что? Открыта в нашем доме дверь,
И шум внутри. Беда моя! Не грабят ли?
О, нет, горшок побольше ищут для курятины!
Ей-ей, горшок мой ищут! Тащат золото!
Он бросился за скену, едва не запутавшись в собственном желтом плаще. Его сопровождал грохот бьющейся посуды.
Центральная дверь сдвинулась, и оттуда выскочил один из поваров, завывая в панике:
– На помощь! На помощь!
Это был Статилий! Застыв, я хотел было вскочить с места, но оказалось, что и это была лишь часть постановки.
– Граждане, свои, чужие! И соседи, и пришельцы! – выкрикнул он, поправляя маску. Спрыгнув с подмостков, он кинулся прямиком в проход:
– Дайте место, где бежать мне! Улицы освободите!
В первый раз попал к вакханкам поваром для вакханалий[8]!
Мальчики и сам я, бедный, сильно палками избиты!
Всюду боль, совсем конец мой! Так по мне старик работал!
Протиснувшись к нашему ряду, он остановился рядом со мной, склонился и шепнул так, чтобы только я мог различить:
– Гордиан! Ступай за скену, быстро!
Я вздрогнул – сквозь вырезы в маске на меня уставились полные ужаса глаза Статилия.
– За скену! – прошипел он. – Живее! Там кинжал… кровь повсюду… Панург… убийство!
*
Пробираясь в лабиринте навесов и платформ скены, я улавливал звуки флейт, голоса актеров, взлетающие в ожесточенных спорах, и приглушенные раскаты смеха. Актеры труппы Квинта Росция носились взад-вперед, меняя костюмы, прилаживая маски, повторяя под нос реплики, огрызаясь друг на дружку или, напротив, подбадривая товарищей – в общем, делали все возможное, чтобы внушить себе, что все это не более чем очередное представление и лежащее по соседству мертвое тело не имеет к ним никакого отношения.
Тело, принадлежавшее рабу Панургу. Он лежал на спине в нише переулка за храмом Юпитера. Это место использовалось как публичная уборная – одна из тех, что были оборудованы в укромных уголках по периметру Форума. Две стены отграничивали угол, наклонный пол которого спускался к дыре, опорожнявшейся в Большую Клоаку[9]. Панург явно зашел сюда облегчиться между актами, да так тут и остался с торчащим из груди кинжалом. По ярко-желтому костюму над сердцем расплылось огромное пятно крови. Вязкий красный ручеек сочился прямиком в сток.
Он оказался старше, чем мне думалось – почти ровесник своего господина, судя по седым прядям, обрамлявшим изборожденный морщинами лоб. Его рот застыл в немом крике, распахнутые зеленые глаза глядели в пустоту – их тусклый блеск напоминал неграненые изумруды.
Не отрывая глаз от тела, Экон потянулся к моей ладони. К нам подбежал мертвенно-бледный Статилий – он вновь переоделся в голубое и сжимал в руках маску Мегадора.
– Безумие, – шепнул он. – Это какое-то безумие…
– Почему представление не остановят?
– Росций против. Только не ради раба, говорит. И не отважится сообщить зрителям. Ты только представь: убийство за скеной, посреди представления, на празднестве, посвященном самому Юпитеру, да еще в тени его храма – что за предзнаменование! Какой же магистрат после этого отважится нанять труппу Росция? Нет, представление должно продолжаться – даже если ради этого нам придется измыслить, как распределить девять ролей между пятью актерами вместо шести. Ох, милый мой, а ведь я знать не знаю реплик племянника…
– Статилий! – возопил вернувшийся с подмостков Росций. Он сорвал маску Эвклиона, но его лицо, перекошенное от ярости, было почти столь же гротескно. – Чем ты тут, изволь спросить, занят? Раз я играю Эвклиона, тебе придется взять на себя роль племянника! – Он потер прищуренные веки, затем хлопнул себя по лбу: – Нет, и так не пойдет – ведь Мегадор и племянник появляются вместе. Это просто катастрофа! О, Юпитер, за что мне все это?
Актеры толклись вокруг, словно взбудораженные пчелы. Прислужники-костюмеры слонялись рядом, бесполезные, словно трутни. В труппе Квинта Росция воцарился хаос.
Я вновь опустил глаза на обескровленное лицо Панурга, которому больше не было дела до этой суеты. Все люди в смерти одинаковы – граждане и рабы, римляне и греки, гении и бездари.
*
Наконец представление подошло к концу. Старый холостяк Мегадор избег силков Гименея; скряга Эвклион утратил, а затем вновь обрел свой горшок золота; честный раб, возвративший ему клад, отпущен на свободу; рассорившиеся повара ушли восвояси, получив свою долю от Мегадора, а юные любовники благополучно воссоединились[10]. Понятия не имею, как актеры умудрились со всем этим управиться, учитывая обстоятельства – видимо, не обошлось без магии театра, благодаря которой все прошло без сучка без задоринки. Актеры выстроились на подмостках под гром заслуженных аплодисментов, а затем возвратились за скену, и оживление на их лицах тотчас сменилось мрачным осознанием близости смерти.
– Безумие, – вновь бросил Статилий, склоняясь над трупом. Зная его чувства по отношению к сопернику, я гадал, не злорадствует ли он в глубине души. Его шок казался неподдельным, но, в конце концов, он ведь был актером.
– А это еще кто? – гаркнул Росций, срывая желтый плащ, позаимствованный им для роли скряги.
– Мое имя Гордиан. Люди зовут меня сыщиком.
Росций приподнял бровь и кивнул.
– Ах, да, я слыхал о тебе прошлой весной. Дело Секста Росция – по счастью, не состою с ним в родстве, разве что в очень отдаленном. Ты заполучил определенную известность в обеих партиях.
Зная, что актер близок к диктатору Сулле, которому я умудрился нанести оскорбление, я лишь кивнул.
– И что ты тут делаешь? – потребовал Росций.
– Это я ему сказал, – робко признался Статилий. – И позвал его за скену. Это было первое, о чем я подумал.
– Пригласил чужака поучаствовать в нашей трагедии, Статилий? Болван! И что теперь помешает ему встать посреди Форума, сообщая эту новость каждому встречному-поперечному? Подобный скандал нас уничтожит!
– Уверяю вас, я могу быть весьма скрытным – в интересах клиента, разумеется, – встрял я.
– Кто бы сомневался. – Росций устремил на меня свой подозрительный прищур. – Впрочем, может, это не такая уж плохая идея, если от него и впрямь будет какой-то толк.
– Думаю, что будет, – скромно отозвался я, уже подсчитывая выручку. В конце концов, Росций – самый высокооплачиваемый актер во всем цивилизованном мире. Хотят слухи, что он зашибает не менее полумиллиона сестерциев каждый божий год, так что ему не к лицу скупердяйничать.
Взглянув на тело, он горестно покачал головой.
– Один из самых талантливых моих выученников. Не только одаренный актер, но и ценная собственность. Но зачем кому-либо понадобилось убивать раба? У Панурга не было ни недоброжелателей, ни врагов – ведь он не занимался политикой, и никакого имущества у него отродясь не бывало…
– Редок тот человек, что не нажил себе врагов, – отозвался я, невольно бросив взгляд на Статилия – тот поспешно отвел глаза.
Среди актеров и подручных наметилось какое-то движение, и они расступились, чтобы дать дорогу высокому мертвенно-бледному человеку с пышной гривой рыжих волос.
– Херея! Ты где был? – рыкнул на него Росций.
Новоприбывший опустил длинный нос, чтобы бросить взгляд сперва на труп, затем на Росция.
– Ехал с моей виллы в Фиденах[11], – сухо ответствовал он. – Сломалась ось колесницы. И, как я могу судить, пропустил не только представление.
– Гай Фанний Херея, – шепнул мне на ухо Статилий. – Изначальный владелец Панурга. Прознав, что тот одарен комедийным талантом, Херея передал его на обучение Росцию в качестве совладельца.
– Что-то они не слишком похожи на добрых товарищей, – шепнул я в ответ.
– Они давно ссорятся из-за прибыли от представлений с участием Панурга…
– Выходит, Квинт Росций, – хмыкнул Херея, вздергивая нос еще выше, – так-то ты заботишься о нашей общей собственности. Я бы назвал это дурным обращением. Теперь-то от раба никакого проку. Я пришлю тебе счет за свою долю.
– Что? Ты думаешь, я за это в ответе? – Росций устремил на него яростный прищур.
– Раб был на твоем попечении, и теперь он мертв. Ох уж эти актеры! Полная безответственность. – Херея провел костлявыми пальцами по огненной шевелюре и высокомерно пожал плечами, прежде чем отвернуться. – Жди счет завтра, – отрезал он, минуя актеров, чтобы присоединиться к ожидающей его в проулке свите. – Или увидимся в суде.
– Возмутительно! – выплюнул Росций. – Ты! – Он уставил на меня мясистый палец. – Это твоя работа! Найди того, кто это сделал, и выясни, почему. Если это раб или бродяга, я его в клочки разорву. А если это богач, то предъявлю ему счет за свою собственность. Я скорее дойду до самого Гадеса, чем дам Херее удовлетворение, признав, что это – моя вина!
Я принял его предложение с мрачным кивком, изо всех сил сдерживая улыбку. Я уже почти наяву ощущал поток серебра, льющийся на мою голову. Затем мой взгляд вновь упал на искаженное лицо Панурга, и я наконец осознал всю серьезность своей задачи. В случае смерти раба в Риме редко кто пытается доискаться до истины. Если я отыщу убийцу, – поклялся я про себя, – то не ради Росция и его денег, но дабы почтить тень артиста, убитого на самом пике его величия.
– Хорошо, Росций. Но мне потребуются ответы на некоторые вопросы. Пожалуйста, проследите, чтобы никто из труппы не уходил, прежде чем я закончу. Прежде всего, я хотел бы переговорить с вами наедине. Быть может, чаша вина подбодрит нас обоих…
*
Пару часов спустя я восседал в тени оливкового дерева на тихой улочке неподалеку от храма Юпитера. Рядом со мной расположился Экон, задумчиво изучая игру теней от листьев на булыжниках мостовой.
– Итак, Экон, что думаешь? Удалось ли нам выяснить хоть что-то полезное?
Он угрюмо покачал головой.
– Ты судишь с излишней поспешностью, – усмехнулся я. – Давай-ка подытожим: в последний раз мы видели Панурга живым в сцене со Статилием в конце первого акта. Когда они покинули сцену, флейтисты заиграли интерлюдию, и на подмостках появились ссорящиеся повара. Затем раздался крик. Должно быть, кричал Панург, когда его ударили кинжалом. Это вызвало переполох за скеной. Росций поспешил выяснить причину и обнаружил тело в уборной. Слух об этом быстро распространился по всей труппе. Росций надел маску мертвеца и желтый плащ – единственную вещь, которая могла хоть как-то сойти за костюм Панурга, залитый кровью, и поспешил на подмостки, чтобы продолжить представление. Статилий тем временем облачился в костюм повара, чтобы покинуть орхестру и взмолиться о помощи. Таким образом, мы можем поручиться хотя бы за то, что актеры, игравшие поваров, невиновны, как и флейтисты, потому что они были на подмостках в момент убийства. – Экон скорчил гримасу, давая понять, что мои выкладки его не впечатлили. – Ну хорошо, все это весьма примитивно, но, строя стену, мы должны начать с основания. Далее, кто из тех, что находились за скеной, ничем не может подтвердить своего местонахождения в то мгновение, когда раздался крик, и, возможно, жаждал смерти Панурга?
Экон вскочил со скамьи, готовый включиться в игру. Он изобразил пантомиму, судорожно двигая нижней челюстью и то и дело указывая на себя.
Я печально улыбнулся: передо мной был весьма нелестный портрет моего чересчур болтливого и эгоцентричного друга Статилия.
– Ну да, Статилий – наиболее вероятный подозреваемый, как мне ни жаль это признавать. Мы знаем, что у него был повод ненавидеть Панурга: пока тот был жив, человеку столь посредственных талантов никогда не получить лучшие роли. Также мы выяснили, опросив труппу, что никто не может подтвердить местонахождение Статилия в тот момент, когда раздался крик. Быть может, это обычное совпадение, учитывая, какая неразбериха творится за скеной во время представления. Сам Статилий утверждает, что отступил за угол, чтобы оправить костюм. В пользу его невиновности говорит то, что, похоже, он был искренне шокирован смертью раба – но это могло быть искусной игрой. Пусть я и считаю Статилия своим другом, но что я о нем на самом деле знаю? – Я задумался на мгновение. – Кто еще, Экон?
Он послушно ссутулил плечи, нахмурил лоб и прищурился.
– Да, Росций также был за скеной, когда Панург закричал, и никто не припомнит, чтобы видел его в тот момент. Он обнаружил труп – или был тем, кто нанес удар? Росций – жестокий человек, это подтвердит любой из его актеров. Мы слышали, как он орал на кого-то перед началом представления – помнишь? «Идиот! Бездарь! Только попробуй сказать, что ты не в состоянии запомнить роль!» Остальные подтвердили, что тогда он нападал на Панурга. Быть может, игра раба в первом акте настолько его прогневила, что он впал в неконтролируемую ярость и, потеряв голову, заколол Панурга? Вообще-то, в это верится с трудом: мне показалось, что Панург играл весьма недурно. К тому же, Росция, как и Статилия, это убийство явно выбило из колеи. Но, опять же, не стоит забывать, что Росций – непревзойденный актер.
Экон опустил руки на бедра и, вздернув нос, принялся горделиво прохаживаться.
– Ах да, Херея – я как раз собирался перейти к нему. Он утверждает, что прибыл лишь по окончании представления, однако вид трупа вовсе его не удивил. Пожалуй, он был чересчур невозмутим. Опять же, он был изначальным хозяином раба. В награду за развитие талантов Панурга Росций заполучил право совладельца, однако Херею, похоже, эта сделка не слишком устраивала. Быть может, он решил, что за мертвого раба получит больше, чем за живого? Он сразу обвинил Росция в смерти Панурга, вознамерившись содрать с него половину стоимости раба серебром. А в римском суде с умелым адвокатом Херея наверняка своего добьется.
Я откинулся на ствол оливы, мучаясь неудовлетворенностью.
– И все же, я предпочел бы найти кого-нибудь другого из труппы, имевшего мотив и возможность совершения этого убийства. Но, похоже, никто больше не держал на Панурга зла, и все прочие имеют свидетелей на момент убийства. Разумеется, его мог совершить и посторонний: уборная, где закололи Панурга, доступна для любого прохожего. Однако Росций утверждал, и все прочие с ним согласны, что Панург не вел практически никаких дел ни с кем вне труппы – не играл и не посещал лупанарии[12], не одалживал ни денег, ни чужих жен. Его занимало лишь искусство – так все говорят. И даже если бы он с кем-то не поладил, то тот скорее явился бы выяснять отношения не с самим Панургом, а с Росцием, поскольку по закону именно владелец раба несет ответ за все его прегрешения. – Я испустил раздраженный вздох. – Кинжал, которым его закололи – совершенно обычный, без каких-либо характерных особенностей. Никаких следов рядом с телом. Ни пятнышка крови ни на одном из костюмов. Ни одного свидетеля – во всяком случае, известного нам. Увы! – Дождь серебра в моем воображении иссяк до скудной струйки: ничего не имея доложить Росцию, я мог надеяться лишь на то, что он соблаговолит заплатить мне за потраченное время. Но что еще хуже, я словно воочию ощущал осуждающий взгляд тени Панурга: я поклялся найти его убийцу, но, как выяснилось, переоценил свои способности.

Примечания переводчика:
[1] Сентябрьские иды – 13 сентября по римскому календарю.
[2] Circus Maximus – самый обширный ипподром Древнего Рима. Располагался в долине между холмами Авентином и Палатином. В соревнованиях на ипподроме могло одновременно принимать участие 12 колесниц.
Согласно легенде, именно на этом месте произошло похищение сабинянок (см. прим. ниже), а также похищение скота Геркулеса.
[3] Субура (от этр. spura — «город») район Древнего Рима, располагавшийся в низине между холмами Эсквилин, Виминал, Квиринал и Циспий, являлась оживлённым местом, населённым в основном бедняками, с большим количеством притонов.
[4] Скена – (греч. «палатка») первоначально временная деревянная постройка, в которой переодевались актеры, затем – стена позади орхестры, играющая роль декорации. Изначально театр состоял из деревянной скены, орхестры (где играли музыканты и актеры) и мест для зрителей.
[5] В русском переводе – «Клад». Название пьесы происходит от латинского aulula, уменьшительного от aula – "горшок". Оригинал этой комедии указать невозможно, поскольку многие греческие драматурги IV-III вв. до н. э. писали комедии'на этот сюжет, но ни одна из них до нас не дошла. Комедия написана не раньше 191 г. до н. э. Комедия вызвала многочисленные подражания, наиболее известным из которых является "Скупой" Мольера.
[6] Русский перевод пьесы А. Артюшкова
[7] Стафила в пер. с греч. – «виноградная гроздь», подразумевается пристрастие рабыни к вину.
[8] Упоминание о вакханках и вакханалиях, возможно, связано с развившимся в Италии после 2-й Пунической войны культом Вакха с его оргиями, которые выродились в скандальную уголовную эпопею и вызвали в 186 г. до н. э. жесточайшие репрессии со стороны сената.
[9] Большая Клоака, Великая Клоака, Клоака Ма́ксима – прототип античной канализации, до 3 м. ширины и более 4 м. глубины. Каналы были облицованы камнем, перекрыты каменными сводами и использовались для удаления из города нечистот и дождевых стоков. Большая клоака сохранилась и функционирует как ливневая канализация до настоящего времени.
[10] Конец пьесы не дошел. Из стихотворных резюме (arqumentum) этой комедии, принадлежащих какому-то римскому грамматику около II в. нашей эры, следует, что золото было возвращено Эвклиону. На радости он выдает дочь замуж за Ликонида и отдает им золото в качестве приданого, радуясь, что наконец избавился от этого клада и теперь может спать спокойно.
[11] Фидены – древний город Сабинской области, лежавший к северо-востоку от Рима, между Тибром и Аниеном, на высокой и неприступной горе.
[12] Лупана́рий (также лупана́р, лат. lupānar или lupānārium) — публичный дом в Древнем Риме, размещённый в отдельном здании. Название происходит от латинского слова «волчица» (лат. lupa) — так в Риме называли проституток.

@темы: переводы, vaili, Рим под знаком Розы, Стивен Сейлор

---

Этот пост открывает серию переводов исторических детективов Стивена Сейлора про Древний Рим. Давным-давно, в лихие девяностые, были опубликованы четыре романа из серии ("Римская кровь", "Орудие Немезиды", "Загадка Катилины" и "Когда Венера смеется"). С тех пор книги не переиздавались, и потому купить переводы непросто (их нет даже в крупных библиотеках, доступны они только через букинистические магазины). В связи с этим мы решили, что не худо будет обновить перевод, тем более что сборники рассказов ("Дом весталок" и "Гладиатор умирает лишь однажды") были незаслуженно обойдены вниманием издателей, в сети выложены лишь отдельные рассказы в фанатском переводе. Ну а нам переводить их одно удовольствие, которым мы не прочь поделиться с вами
В идеале мы собираемся перевести сначала сборники рассказов "Дом весталок" и "Гладиатор умирает лишь однажды", а потом взяться и за "полнометражные" романы. А как оно пойдет - время покажет

Стивен Сейлор
Серия "Рим под знаком Розы"
Сборник рассказов "Дом весталок"
Жанр: исторический детектив
Эпоха: Древний Рим (между 80 и 72 г. до н. э.)
перевод vaili

Steven Saylor
"Roma Sub Rosa" series
House of Vestals



Посвящается трем женщинам из мира детективов, вдохновившим меня на написание этих историй: Джанет Хатчингс, Хильдегард Уайтерс и Лилиан де ла Торре (ее светлой памяти); одна из них (по меньшей мере) – вымышленный персонаж, но я не уверен, которая именно…

ПРЕДИСЛОВИЕ к сборнику

ПРЕДИСЛОВИЕ
Гордиан-Сыщик, детектив из Древнего Рима, впервые появляется в романе «Римская кровь» - первом из серии романов под общим названием «Рим под знаком Розы». Действие «Римской крови» разворачивается в 80 г. до н. э., живописуя последствия кровопролитной гражданской войны, в результате которой диктатор Сулла заполучил бразды правления Римской Республикой. Сюжет романа строится вокруг судебного процесса, на котором молодой оратор Цицерон впервые выступил в суде, защищая обвиненного в отцеубийстве. С этим он и обращается к тридцатилетнему Гордиану, известному невероятными способностями в раскапывании нелицеприятных фактов.
Действие следующего романа из серии, «Орудие Немезиды», погружает читателя в хаос восстания Спартака 72 г. до н. э. Таким образом, между «Римской кровью» и «Орудием Немезиды» в карьере Гордиана образуется пробел длиной в восемь лет. Любопытные читатели интересовались: чем же был занят древнеримский сыщик на протяжении этих «выпавших» лет?
Ответ – по крайней мере, частичный – можно найти в этой книге. По хронологии ее следует считать второй в серии. Она содержит истории о расследованиях Гордиана-Сыщика (по крайней мере, тех, о которых нам известно) между 80 и 72 гг. до н. э. – после «Римской крови» и до «Орудия Немезиды».
Как вы вскоре убедитесь, в эти годы не наблюдалось недостатка в убийствах, похищениях, явлениях призраков, таинственных исчезновениях, казнях, святотатствах, кражах, подменах и прочих загадках, с которыми приходилось иметь дело Гордиану.
Наряду с ним вы вновь встретитесь со стремительно растущим Эконом – немым мальчиком, знакомым вам по «Римской крови», и Вифездой – наложницей Гордиана еврейско-египетского происхождения, также обладающей немалыми способностями к расследованиям. Одна из историй повествует о том, как Гордиан обрел своего верного телохранителя Белбона. В другой рассказывается о юных годах Гордиана и его первых приключениях в Александрии. Цицерон и Катилина играют немалую роль в этих историях; Марк Красс и Цезарь пока не выходят на сцену, но их влияние уже ощущается.
Один из рассказов поведает о том, как завязалась дружба Гордиана с его покровителем-патрицием Луцием Клавдием. Имение в Этруссии, которое сыщик посещает в рассказе «Король Трутней и мед» - то самое, которое он впоследствии унаследует в романе «Загадка Катилины». Дом на Палатинском холме, который Гордиан посещает в рассказах «Исчезновение серебра сатурналий» и «Александрийская кошка» - тот самый дом, в котором он однажды поселится.
Эти истории представлены в хронологическом порядке. Читатели, любящие историю в той же мере, что и детективы, в конце книги найдут детальную хронологию наряду с заметками по историческим источникам.

Исторические заметки автора к сборнику

Романы о Гордиане-Сыщике разделяют промежутки от четырех до девяти лет. Не всем читателям по вкусу подобные скачки во времени. С одной стороны, Гордиан стареет, а его дети растут с прямо-таки пугающей быстротой. (Хотя кто-то мог бы возразить, что это самый что ни на есть реализм, ведь то же самое тревожное чувство стремительно утекающего времени преследует нас и в реальной жизни). Похоже, читатели детективов в особенности предпочитают более плавный ход событий – чтобы следующая книга начиналась там же, где закончилась предыдущая. В идеале – следующим утром, но уж никак не спустя несколько лет!
Идея серии «Рим под знаком Розы» заключается в создании художественного портрета бурных последних лет существования Римской Республики, охватывая значительный период времени – от диктатуры Суллы в 80 г. до н. э. до убийства Юлия Цезаря в 44 г. до н. э., а может, и более поздние события. Вплетение детективной истории в канву сюжета каждого из романов не представляло собой проблемы, поскольку источники во множестве предоставляют убийства, отравления, казни и тому подобные вещи. Однако передо мной также стояла задача положить в основу сюжета каждой книги какое-либо значительное историческое событие, само по себе достойное полноценного исторического романа – диктатуру Суллы и дебют Цицерона («Римская кровь»), восстание Спартака («Орудие Немезиды»), деятельность Цицерона в качестве консула и заговор Катилины («Загадка Катилины»), суд над Целием Руфусом и декадентское «потерянное поколение» Клодии и Катулла («Бросок Венеры»), убийство Клодия, суд над Милоном и начало заката Республики, балансирующей на грани гражданской войны («Убийство на Аппиевой дороге»). Подобная схема требует значительных перерывов между романами. Тем не менее, это может измениться в последующих книгах, поскольку с начала войны между Помпеем и Цезарем знаменательные события группируются более тесно, так что, возможно, и Гордиан будет стареть куда медленнее, наслаждаясь обретенной в трудах мудростью.
Порой в своих исследованиях я натыкаюсь на интересные загадки и занимательные факты, которые сами по себе не заслуживают отдельной книги, но от этого не менее любопытны. Так и появляются рассказы.

@темы: переводы, vaili, Рим под знаком Розы, Стивен Сейлор

---

Я жду?

@темы: настроение, BJD

---

DSCN0570 by Olga Beregovenko, on Flickr

DSCN0560 by Olga Beregovenko, on Flickr

@темы: D.I.M., DollsTown, Адела, BJD

---

Случилась наша первая вылазка на дачу :-) Открывали сезон с граблями и посадкой всего чего только можно
Фото для конкурса в ВК быстренько нащелкала минут за 10 до отъезда.

DSCN0118 by Olga Beregovenko, on Flickr

DSCN0101 by Olga Beregovenko, on Flickr

DSCN0103 by Olga Beregovenko, on Flickr

@темы: балуюсь), Dollzone, Джилл, BJD

---

25.04.2018 в 23:21

Пишет  охухоль:

Прошу репост!
Срочно отдам в хорошие руки чудесную, ухоженную, воспитанную девочку, вероятно метис корги. Возраст около двух лет, содержалась в домашних условиях, умница, ласковая и очень деликатная. Подобрали на улице, была в ошейнике, но чипа нет. К сожалению, оставить не могу - погибаю от аллергии. Срочно нужны новые хозяева.
Звоните, она очень вас ждет! [phone]








Очень прошу репост! И напишите, если не видно картинок...

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра